На самом деле. Александр Карнишин
бочки свежую корюшку. Очереди к ней не было.
Подруги синхронно закурили, каждая своё, облокотились на парапет, глядя в отражавшую синее небо и яркие желтые дома медленно и тяжело текущую внизу воду.
– А помнишь…, – начали вдруг синхронно и рассмеялись вместе.
Раньше у них тоже так бывало, что одна и та же мысль вдруг приходила вдруг в голову. Бывает так: вроде, совершенно разные на вид люди, а думают иногда – слово в слово.
– А помнишь, как в «Пышечную» всем классом ходили на Первомай? Помнишь?
– Ну, не всем, наверное? Нас все же было тогда – ого-го. Под сорок человек…
– Конечно, ничего не помнишь. И еще отличница была, а память-то – никуда. Стареешь, что ли? Нас так много было, что в две очереди пришлось встать тогда. Я пошла налево, а ты – направо. И стояли потом у столиков в разных залах. Потому что тесно было. Но тепло-о-о…
– А вот в Москве наши пышки называют пончиками, представь, да? Пончики! Они там охренели в конец в столице своей.
Ирка научилась говорить разные грубые слова без всякой запинки, и не опуская глаз. Работа, чтоб ее так и туда и в другое место… Тут с мужиками за день так наговоришься, что и дома потом хрипишь, бывало, как пьяный матрос.
– Пончики – это же такие круглые, с повидлом! Вот! – сжала пухлый кулачок Танька.
– А они их пирожками называют. Те, что с повидлом.
Ирка в Москве бывала почти еженедельно. И всегда приезжала оттуда с головной болью от суеты и крика. Москвичи все какие-то шумные были. Спешили куда-то все время. И народа в Москве всегда слишком много. Хоть на улице, хоть в метро.
– А пирожки – они вот так, плоские такие, – сомкнула ладони, не выпуская сигареты, зажатой между двумя пальцами, Танька.
– У меня бабушка тогда делала классные пирожки. С картошкой и с жареным луком. И еще с рисом и с яйцом.
– Ага, помню, помню… Слушай, а пойдем-ка, что ли, в «Пышечную», а? Ну, не хочу я что-то в ресторан сегодня. Хочу, блин, детство свое вспомнить школьное. Молодостью тряхнуть, типа.
– Ты только, когда трясти начнешь, не просыпь песок, подруга! – хрипло хохотнула Ирина. А потом вместо ответа просто повернула направо.
В стороне от набережных было теплее. Не дул промозглый ветер с Финского залива, на котором еще не растаял лед вдоль берега. Не сквозило морозной свежестью вдоль каналов. И еще там было тихо. Шаг в сторону от Невского – и уже тихо.
Они одинаковым жестом синхронно откинули капюшоны модных курток. У Ирки под капюшоном обнаружилась хулиганская маленькая парижская кепка с пуговкой на макушке. У Таньки – берет художественной расцветки. То есть, такой расцветки, что просто словом каким-то назвать было невозможно. Старое «серобуромалиновый» тут не годилось. Химические цвета со страшной силой лупили по глазам, отбрасывали на светлые кудряшки какой-то нереальный киношный отблеск.
– Ну, ты, мать, даешь, – одобрительно сказала Ирка.
– А то! – гордо выпрямилась