Скелет в шкафу. Галина Щербакова
что калеке гулять трудно, вот он и бродит между двух сосен в прямом смысле слова. Две старухи-сосны действительно торчком торчали – одна на режиссерском дворе, другая в соседнем. Это был опознавательный знак от самой станции. «Где живет режиссер?» – «А вон, видите две сосны?» И люди шли…
– Брожу вот, – сказал Юрай. – Так сюда никто и не едет. Не ровен час и обворовать могут…
– Это запросто, – согласился Коля. – Каждый день что-нибудь тащут…
– А дачка хороша, – вел свою тему Юрай, – из старинных, на два входа…
– Не… – покачал головой Коля, – ход один.
– А по моей мысли, – осторожненько говорил Юрай, – с этого боку должно что-то быть… Крыльцо какое-нибудь, террасочка…
– Не было, – твердо сказал Коля. – Они давно тут живут… Я еще дитем был…
– Ну, значит, это моя фантазия, – засмеялся Юрай. – Я вообразил себе ход и свидания через него…
Коля весь аж вздрогнул. Такая тема! Но сказать что-то в масть не хватало ни слов, ни фактов. Он во двор режиссера зван не был, а когда сюда наезжало много народу и стучал по пинг-понговому столу шарик: «щелк-щелк», «щелк-щелк», то он стеснялся подходить близко и смотрел со стороны сараев тетки Кравцовой, высадившей по периметру двора какую-то гадостную траву от дурного влияния, которое шло, по ее разумению, от Красицких. У него, Коли, когда он приходил к сараям тетки и смотрел на смутные по причине близорукости фигуры, начиналась крапивница от той самой травы, которая была высажена как бы от дурного глаза. Вот она вся и внедрялась в Колю, подглядывающего и влюбленного в зло мальчонку, которого даже волдырем на коже нельзя было отсюда прогнать. Коля все это вспомнил одномоментно и тут же увидел в близоруком своем мареве длинную-длинную белую занавеску, что взлетала по ветру как раз в этом месте, где Юрай плохо прикрыл тайную дверь. Действительно, у открытых окон не бывает таких длинных занавесок. Из стены дома, как длинный шарф, билась на сквозняке штора.
Если была штора, то была дверь и были свидания. Коля с замиранием сердца подошел к стене дачи и взошел по бревну.
– Да, – сказал он. – Действительно. Вон и кровать видна Светланы-покойницы. Если размышлять дальше, то и убить ее было легко. Но у нее, конечно, остановка сердца. А если от испуга? Можно ведь напугать до смерти? – Юрай вспомнил лицо Светланы. Простоватое в жизни, в смерти, в потрясении конца, оно обрело загадочность и освобождение от простоты как свойства ложного. Но ведь должно быть все наоборот! Смерть вносит ясность, ясность – простота… «Фиг вам, фиг вам!» – думал Юрай.
– Не бери лишнего в голову, – сказал Юрай Коле, но больше себе.
– Вообще-то, – ответил Коля, – я до черта близорукий. Мне все лица – пятна. Мне, чтоб разглядеть кого, надо надевать очки. Но я не люблю. У меня в очках лицо придурка. – Коля достал из кармана старые, почти старушечьи, очки и надел их. Он действительно выглядел смешно. Лицо делалось еще более скуластым и как бы раздвигалось вширь, в нем одновременно возникало