Лежащий атаман. Петр Альшевский

      НА УКРАШЕННОЙ к Новому Году улице подтаивает грязный снег. В слякотной жиже ползают машины и бродят невеселые пешеходы; с неба льется морось, долговязый человек в поношенном пальто подставляет под нее ладонь с поджатыми пальцами и его пальцы начинают распрямляться подобно цветочным лепесткам. У двадцатисемилетнего Георгия добрые глаза. Проходящая мимо него женщина поддерживает за воротник неуверенно идущего ребенка. Георгий и ребенок смотрят друг на друга – ребенок с интересом, Георгий с истинной нежностью.

      Дядя! – воскликнул малыш. – Он хороший, очень хороший…

      Конечно, хороший, – сказала мама. – Гляди, как по-доброму он на тебя смотрит. У вас тоже есть дети?

      Дети? – удивился Георгий. – Да какие у меня могут быть дети. Я бы мечтал иметь детей… но я об этом не мечтал. Дети – это здорово. Ради детей можно стать лучше, чем ты есть. Если ты можешь стать. Не все же могут. А что вы подарите ему на Новый Год?

      Что-нибудь подарим, – ответила мама. – Мы пока не определились. Поразительно… он всегда такой шебутной, а при вас успокоился. Задрал голову и смотрит, меня за собой не тянет… у вас, говорите, детей нет?

      Нет… я уже отвечал. Вы меня спрашивали, и я сказал вам правду. Я был бы счастлив, будь у меня дети, не обязательно много, от количества детей любовь к ним разной не становится, но и одинаковая бывает и сильной, и слабой, от сильной любви дети растут здоровыми. Меня любили сильно, и я вырос, я рос бы и дальше, но рост прекратился, и все осталось, как было. И будет. Будет, как было. А было… было у меня, было, и было, и будет, я зациклился, мне часто говорят это слово… я бы сдвинулся, другие слова мне известны, я их произношу, я же использую разные слова… вы уходите? У вас испуганное лицо. Ну, до свидания, не потеряйте вашего сына, держите его покрепче, меня вот держат и не отпускают, передо мной многое бы открылось… я о многом думаю и передо мной ничего интересного, а за моей спиной… я как почувствовал. Ко мне подходит мой папа. Ты с ними поговорил?

      Толку ноль, – пробурчал тощий раздраженный мужчина в серой куртке. – Пошли.

      На работу меня не возьмут? – устремляясь за отцом, спросил Георгий. – Ты с ними поговорил, и они к тебе не прислушались?

      Я их не уговаривал, – ответил Валентин Сергеевич.

      Ты с ними просто говорил?

      Помимо меня, они говорили и с тобой – помнишь? Ты поднимался и отвечал на вопросы. После твоих ответов мне было бессмысленно о чем-то просить.

      Я им не понравился? Отчего-то не подошел?

      В который раз, сынок, – усмехнулся Валентин Сергеевич.

      Хмм… мне казалось, я встречался с ними впервые. А до этого ты водил меня не сюда. По разным… не сюда. Сюда не водил.

      Я тебе поясню. Отчаявшись тебя куда-либо устроить, я повел тебя на свой комбинат, где попросил для тебя самую тупую и примитивную работу. Ко мне отнеслись с уважением! Сказали, приводи, мы с ним пообщаемся – как же я за тебя краснел… Все кончено, я осознал: сиди на моей шее, сынок. Самостоятельное плавание не по тебе. С твоим диагнозом карьеры тебе не сделать.

      НЕ СНЯВ пальто, Георгий стоит в коридоре своей квартиры. Ему хочется что-то делать, чему-то себя посвятить, на его лице и жизнь, и боль; Георгия трясет от холода и возбуждения, и он страдальчески взирает на ковыляющую по коридору старушку, которая приходится ему родной бабушкой. Не склонная к сантиментам Татьяна Васильевна проявляет по отношению к внуку привычную сухость.

      Ты раздевайся, – сказала она. – Тебе не хуже?

      Я собираюсь куда-нибудь уйти, – ответил Георгий.

      На улице ты с отцом уже был. Куда тебе еще? Ты не дури – раздевайся.

      Я пойду на балкон. Погляжу оттуда во двор.

      А что ты в этом дворе не видел? – спросила она. – Ну машины стоят, ну шастает кто-то… подумаешь, радость.

      Для меня радость. Я найду, что увидеть, и представлю себе невидимое, но существующее во мне, в моем воображении, у меня хватает энергии и я бы не только вышел на балкон, но и совершил бы, я бы сумел совершить, хотя ничего раньше не совершал и это во мне копится, я чувствую… я иду. Я буду смотреть. Во мне пробудилось… оно безмерно. Я заклинаю тебя меня не задерживать!

      Ну иди, – пробормотала она. – Погляди.

      Мне мало смотреть. Я буду ощущать и терзаться, меня не изранят, а возведут…. я поднимусь. Я им всем докажу.

      ГЕОРГИЙ на балконе. Вцепившимся руками в ледяные поручни, он рассеянно смотрит вниз. Балкон не застеклен, завален мокрой рухлядью, открывающийся с четвертого этажа вид крайне стандартен, Георгий дышит все чаще и его взгляд приобретает воинственную возвышенность.

      БАЛКОННАЯ дверь открыта. На улице еще довольно светло. Покинув балкон, опустивший голову Георгий широкими шагами проходит через комнату, едва не сбивает в коридоре хмыкнувшего отца, справляется с замком и выходит из квартиры.

      ВОЗБУЖДЕНИЕ проходит, и выбравшийся