Четыре унции кофе. Иван Райли
в середине ноября, когда после уроков я открыл дверцу своего автомобиля, меня окликнули. Справа на учительской парковке через машину от моей стоял черныйLandCruiser. Окно со стороны водителя было опущено. На меня смотрел худощавый, почти лысый мужчина лет пятидесяти. В левой руке между татуировкой и массивным золотым перстнем он держал сигарету. Можно вас на секунду? Он радушно улыбнулся. Но улыбка показалась мне фальшивой. Его рот исполнял сольную партию, а немигающие глаза по-прежнему буравили холодом. От такой улыбки бывает не по себе. Да, сказал я, конечно. И, бросив кейс на заднее сиденье, прикрыл дверцу, так и не запустив двигатель. Я отец Чака, пояснил он, пока я брел к его автомобилю, Чака Кэмпбелла. Не могу сказать, что эта новость обрадовала меня, но и особого волнения я тоже не испытал. Он услужливо распахнул дверь. Взобравшись на пассажирское сиденье, обшитое черной кожей, я заметил, что интерьер он держал в идеальном состоянии. Торпеда была образцово отполирована, хромированные детали играли глянцем, всюду, куда ни кинешь взгляд, главенствовала чистота и аккуратность. Создавалось впечатление, будто машину только что выгнали из салона. Он избавился от сигареты и протянул мне ладонь: Генри. Пришлось пожать длинные холодные пальцы. Рад познакомиться, соврал я, ответив стандартной двухсекундной улыбкой.На что он иронично повернул голову и произнес с сарказмом или даже издевкой: не думаю. Уж радости я вам точно не доставлю. Это был неожиданный поворот. До этой фразы какая-то часть меня еще надеялась, что все обойдется. Разговор вполне мог лечь в безопасное русло, к примеру, об успехах сына в английском, после того как с ним стали заниматься индивидуально. Но я ошибся. Черная рубаха от Carden была расстегнута на две верхних пуговицы, подчеркивая мощную шею с выдающимся кадыком (таких называют «долговязый») и фрагмент седых волос на груди. От него пахло хорошим табаком и дорогим одеколоном. Черные джинсы, темные мокасины на ногах. Ни дать ни взять, похоронный агент. Из стереодинамиков доносилось приглушенное гитарное арпеджио UriahHeep. Он ткнул пальцем в кнопку на торпеде, музыка прекратилась. Давайте начистоту, док, сказал он, повернувшись ко мне и глядя в глаза. Улыбки на его лице и след простыл. Одна рука при этом легла на руль, вторую он завел за мой подголовник. Лицо его оказалась ближе ко мне, чем ожидалось, словом, он влез в мою зону комфорта. Хлоя – удивительная женщина. Вы это знаете. Мы познакомились, когда ей было семнадцать. В двадцать она стала моей женой. Мы венчались, если вам это о чем-то говорит. Потом родился Чак. В том, что произошло дальше, был виновен я и только я. Ей не нравилось то,чем я занимался, хотя она и знала-то десятую часть. Вобщем, она добилась развода. Я оставил ей все. Но, чтобы ни писали там в бумажках и как бы ни складывалась жизнь, это моя женщина и мой сын. Где бы они ни были, я всегда буду рядом. И Хлоя знает об этом. Я хоронил ее отца. Я забочусь о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Вы видели дом. Вы же не думаете, что на алименты можно жить так, как они живут? Он вопросительно, с оттенком