Седьмая казнь. Джеймс Роллинс

      Саба стряхнула руку Табора и преодолела последние шаги сама. Затем переступила порог, низко пригнула голову и забралась внутрь. Ее ждал серебряный трон. Сбоку располагалась чаша из лазурита. Вода в ней доходила едва ли не до самых краев, покрытых серебряной отделкой. Саба села, взяла чашу, перенесла ее на свои худые колени.

      В проеме возник Табор – слишком расстроенный, чтобы говорить. Однако лицо его читалось легко; оно было полно скорби, надежды и страха. Сходные чувства нарастали сейчас и в груди самой Сабы – вместе с изрядной долей сомнения. Тем не менее она кивнула Табору.

      – Да свершится.

      Скорбь выиграла битву за его лицо, но юноша кивнул в ответ и удалился.

      Вперед выступили остальные слуги и начали закладывать вход высушенными кирпичами из грязи и соломы. Опустилась тьма. В последнем проблеске факела Саба вгляделась в чашу у себя на коленях, в темное мерцание воды. Та была окрашена в густо-красный цвет. Саба знала, что именно она держит. Вода из Нахаль – с тех времен, когда реку прокляли и превратили в кровь. Воду набрали давным-давно, и орден хранил ее – вместе с даром, скрытым в ее проклятой глубине.

      Установили последний кирпич, и Саба тяжело сглотнула – горло внезапно пересохло. Она слушала, как снаружи поверх кирпичей наносят слой свежей грязи; слушала красноречивый шорох дерева, укладываемого по кругу у основания сердца.

      Саба закрыла глаза. Она знала, что грядет.

      Мысленно жрица видела факелы, поджигающие хворост.

      Вскоре пришло подтверждение – камень под ногами стал горячим. Воздух внутри сердца, и без того удушливый, быстро раскалялся. Любая влага па́ром улетала в дымоход – его роль выполняли каменные кровеносные сосуды. Саба вдыхала уже не воздух, а горячий песок. Она ахнула – ступни опалило. Даже серебряный трон теперь обжигал, как бархан в разгар лета.

      Однако Саба молчала. К этому времени люди уже должны были оставить подземное царство и заложить за собою вход. Они покинут нубийские земли под покровом бури, исчезнут навсегда, позволят пустыне уничтожить все свидетельства существования этого места.

      Саба ждала конца; слезы текли у нее из глаз и высыхали прямо на щеках. Растрескавшиеся губы рыдали от боли, от неизбежности грядущего. Затем в темноте проступило мягкое свечение. Оно исходило от чаши: в багровой воде кружили нежнейшие крохотные искры.

      Мираж, порожденный болью?.. Так или иначе, это мерцание даровало силы довести последнее дело до конца. Саба поднесла чашу к губам и жадно ее осушила. Живая вода потекла по опаленному горлу, заполнила сжавшийся в комок желудок.

      Когда Саба поставила на колени пустую чашу, жар превратил каменное сердце в геенну огненную. И все же сквозь боль Саба улыбалась. Она думала о том, что хранится внутри нее.

      Я – твой сосуд, мой Повелитель… отныне и навеки.