Некрофобия и другие рассказы. Станислав Михайлович Ленсу
еешь?.. Возьми-ка там, в шкафу нашатырь, – говорящий скосил глаза на долговязого парня, – Слушай, давай я тебя хлорофиллом буду называть, а? Любящий зелень. Красивое имя, почти греческое: Эсхил, Хлорофилл.
– Меня Антоном зовут, – с трудом сглатывая комок в горле, сказал парень. Лицо его и впрямь было бледным и от голубого кафеля на стенах отливало зеленью.
– А-а …тоже ничего. Меня – Михаилом, можно Мишей, – санитар уже заканчивал работу и поливал из шланга мраморный стол и то, что на нем лежало. Брызги воды разлетались в разные стороны, оседая на клеенчатом фартуке и на кафельном полу.
– Впечатляет? – кивая на лежащий перед ним труп, спросил санитар. – Ничего привыкнешь и поймешь вскорости, что это самое мирное и несуетное место.
– Морг, что ли? – постепенно приходя в себя, спросил Антон.
– А хоть бы и морг, – продолжал санитар, – ни суеты, ни человеческих страстей, ни гордынь, ни разочарований.
– Для особы, которая, сэр, была женщиной, ныне же, царствие ей небесное, преставилась (с)
Антон все еще боролся с тошнотой, но все же проявил вялый интерес к последней фразе:
– Морг и труп, – это логично. Санитар и Шекспир – нет.
– Ах, Антон! Вы молоды и полны предрассудков и заблуждений. – Миша закрутил кран и начал снимать фартук, который издавал какой-то хлесткий, хлопающий звук. Он неспешно подошел к окну, и яркий уличный свет вспыхнул в его стриженных седых волосах. Лицо, покрытое короткой щетиной, длинный мясистый нос и полные губы придавали ему сходство с легендарным барабанщиком Ринго Старом в старости или с карикатурным автопортретом Тулуз-Лотрека.
– Вы по молодости лет еще находитесь в плену стереотипов, – продолжал балагурить санитар, – вы полагаете, что санитар в морге не может знать Гамлета? Напрасно!
Он порывисто, почти театрально вернулся к столу и, склонив голову над телом на мраморном столе, продекламировал:
– Разом поблекла листва
На деревьях сяра в час успенься-
Неотвратимо грядет
Увядание, сменяя цветение.
Так же недолог был век
Закосневших во зле и гордыне-
Снам быстротечных ночей
Уподобились многие ныне.
– А? Каково? Все в точку! Японцы определенно знали толк в жизни!
Антон несколько озадаченно наблюдал за санитаром. Потом неуверенно спросил:
– Михаил, а вам не кажется… что это как-то неудобно…
– Что неудобно? – удивленно переспросил тот, – работать здесь?
– Да нет, стихи вот декламировать, разговаривать громко…
– Вьюнош, – санитар покровительственно приобнял Антона за плечи, – моя жена умерла пять лет назад, дочь с зятем и внучкой уже два года как уехали в землю обетованную. Моя врачебная практика давно закончилась, я – пенсионер. Ни семьи, ни живых друзей! Что может быть лучше для пожилого человека, чтобы достойно провести старость? Взгляни, – он обвел рукой просторный секционный зал, где на столах лежали колоды затвердевших тел, – в их окружении я острее ощущаю жизнь, только с ними я понимаю слова Экклезиаста, только в беседах с ними я спокойно представляю себя «…горстка ветром влекомого праха!» …Не волнуйся, я руки уже помыл.
Последняя фраза относилась к робким попыткам Антона освободится от лежащей на его плече руки санитара.
– Ну ладно, – Миша перешел на деловой тон, – ты, Антон, вливаешься в могучие ряды тружеников нашего лечучреждения на… На сколько товарищ вливается?
– Да я думаю, на все лето, – Антон наморщил лоб, вспоминая, «откуда же эта цитата?»
– На все лето! Превосходно! Ну пойдем, покажу тебе наши владения, – и Миша по-хозяйски стал водить Антона по залу, показывать подсобки, шкафы с инструментами, холодильники для препаратов.
На стеклянных полках лежали длинные с зеркальным блеском ножи с массивными рукоятями, короткие и увесистые пикоподобные клинки, мелкозубчатые пилы и еще какие-то устрашающие металлические предметы, назначение которых было рассекать, вспарывать, распиливать мертвую плоть…
С легким звоном санитар распахивал перед онемевшим и с расширенными глазами Антоном холодильники, где в круглых широких банках в замутненном растворе угадывалось нечто бесформенное и доводящее до тошноты…
Каждый раз, когда они шли вдоль какого-нибудь мраморного стола, на котором лежало тело со скрещенными и завязанными на запястьях грязным бинтом руками, Антон непроизвольно шел так, чтобы между ним и телом оказывался Михаил. Тот заметил его маневр и ухмыльнулся «Не робей, паря!»
– Ну вот, – он подошел к правой стене зала, к металлической двери лифта – это – надводная часть айсберга. Сейчас мы отправимся вниз.
Открывая громко лязгнувшую дверь, санитар загудел придушенно:
– Земную жизнь, пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив