Тьма египетская. Михаил Попов
считалось признаком особого доверия, а услышать рокот княжеского ветра добрым знаком.
Но сейчас Бакенсети не мылся и не мочился. Он лежал на длинном деревянном столе совершенно обнаженный, главный лекарь держал над ним маленький белый кувшин, из которого на княжескую спину лилась тонкая, масляно поблескивающая струйка. Можно было подумать, что это солнечный луч ласково впивается князю в позвоночник. Это было завораживающее зрелище, кроме того, мальчику было понятно, что и событие тут особое, явно не предполагающее его, сыновнего, присутствия.
Нахт отставил кувшин и начал разгонять по княжеской коже тонкую масляную лужу, но вдруг остановился. И сразу вслед за этим оба – и князь, и лекарь – одновременно поглядели на Мериптаха.
– Что ты здесь делаешь?! – спросил Бакенсети тихим страшным голосом.
И Мериптаху стало ужасно горько, что он огорчает этого столь дорогого ему человека. Он что-то залепетал о крокодиле, о реке, уже прекрасно понимая, что не может быть выслушан, а должен ретироваться, вернув на место занавесь.
Бесшумно и быстро он пересек по прохладным полам отцовскую половину, наступая легкими стопами то на взлетающую утку, то на догоняющую ее стрелу, то на плечо охотнику, то на хвост льву. И вот уже оно, облако любимого аромата матушкиных покоев. И под потоком лукавых взглядов, пущенных в него изо всех углов, он проскользнул к утреннему, затененному балкону, где княгиня Аа-мес подвергалась утреннему облачению. Сидя в высоком кресле, чьи спинка и подлокотники были покрыты золотою чешуей, а каждая ножка была выполнена в форме комического божка Бэса, в центре замедленного вихря, создаваемого тремя большими опахалами, она медленно пила прохладное молоко из маленькой чашки. Она была уже почти одета в белое гофрированное платье с разрезом, доходящим почти до пояса. Платье крепилось лишь на левом плече пряжкой в виде птичьей лапы, оставляя правое открытым. Поверх была надета тонкая рубашка, бахрома рукавов не скрывала острых, ослепительных локтей и запястий. Иначе как же можно было бы рассмотреть браслеты, занимавшие пространство чуть ли не до локтя. На голову уже был водружен и уравновешен навесными буклями большой, хотя и не парадный, парик, украшенный скромной диадемой из синайской бирюзы, лазурита и золотых финтифлюшек. Концы диадемы, два плетеных волосяных шнура, как раз увязывала на затылке княгини сама Бесте, высокая надменная азиатка, «хранительница одежд». Круглолицая, некрасивая, подозрительная и совершенно безжалостная. Именно она наказывала розгами Мериптаха, когда он был маленьким, и продолжала наказывать теперь, лишая из-за любого ничтожного прегрешения возможности видеться с матушкой. Другая, тоже азиатка, Азиме, ее помощница и в делах гардероба, и в делах наказания, засовывала соломинку в каменный сосуд с ароматическим маслом, чтобы высосать оттуда длинную каплю и пропитать ею и своим жарким дыханием левую нижнюю буклю парика, так же как она пропитала все прочие.
С