Литературный оверлок. Выпуск № 2 / 2017. Иван Евсеенко (мл)
Олегом земляную полосу в павшей листве и прочесывая тугой ворс травяного сухостоя. Посреди осени за нами остается долгий след.
– Бэээф, – Олег наслаждается поездкой и смирно тянется по празднику своего одиночества.
– Че? – спрашиваю.
– Бф.
– Это да.
– Что, Олег Владимирыч, а может еще выпьем? – заскучав, юродничает Колька и через плечо синевой глаза поглядывает на него.
– ..Дэ-а, – и вдруг прорезался ясной речью, – а есть что?
– Ооох ты ж еп! – и рассмеялись, аж выпряглись от его ног.
Слыша нас где-то снаружи, Олег подрагивает от беззвучного смеха, точно от припадка.
Никто не видел, когда именно он падал и когда поднимался, Олега всегда находили на полюсах его существования. Вот идет, заживо трезвый, смотрит на все со сдержанным недоумением легкой амнезии, точно все припоминает, а не помнит.
– Здорово, пьянь, – говорит, по дороге меня перехватив рукопожатием.
– Здоров.
– Куда идешь?
– На реку.
– А, ну иди, не искушай, – и разошлись по делам, не оставляя теней в припеке полудня.
Он рассказывал, есть у него такой страшок – выпить и к реке пойти за прохладой и зрелищем, за движением горизонта воды, и закончиться в ней, телом прибиться к чужим берегам и упокоиться под заголовком окружных новостей. Зимой же, осмелев, он сидит у лунки. Скованный силой внешнего и внутреннего градуса, он смотрит в черный круг воды, как в рыбий зрачок, и что-то припоминает.
– Олег, зайди топор-то забери, – вот напомнили месяцы спустя, – и с топора он снова начинает собирать инструменты по домам и дворам, а некоторые и вовсе не находит, они ржавеют в траве.
Поднявшись, везде он шел по следам собственного труда. Ставил лестницу и лез на чердак, чтобы доправить потолок. На чердаке торчал недобитый гвоздь, рядом лежал молоток с витками изоленты на ручке, и Олег забивал гвоздь так, точно себя приколачивал покрепче, чтобы в этот раз не унесло, аж внизу сыпался сор и хозяйка накрывала стол платком. Те, до кого дошла весть, скоро звали Олега ставить забор, править стену сарая, баню достраивать, в срубе которой оставил долото, за которое когда-то не удержался и пропал, рассосавшись в хищном бурьяне.
Визг циркулярки режет лету хребет, тянет из лета доску, косточку мира. На звуки пилорамы Олег идет, как на обеденный звон. Под тенью навеса его встречает человек, покрытый древесной пылью. Горький древесный же дух растворен во всем, липнет к поту тела.
– Здорово, – говорит человек, – очухался?
– Да.. Мне бы досочек.
– Ну а чего ж еще, – позади него бревно движется по линии распила и течет опилками, щепкой постреливает, натрое раскрывается узорами нутра.
– А можно я на подхвате постою? – Олег смотрит на двойной диск циркулярной пилы, что пускает природу по швам.
– Проходили уже, ну к черту, кровяку твою отмывать. Пойдем глянем, какую тебе доску. Ток не борзей.
И доски ложатся на лик деревни светлыми заплатами, сияют свежестью