Годы, тропы, ружье. Валериан Правдухин
Отец со смаком поплевал на жирного червя, насаженного на стальной крючок. Я кинул свою лесу под крутой берег. И сразу же у меня вяло, но неослабно кто-то потянул за крючок. Подсекаю, дергая неумело вверх удилище. Отец цыкает на меня: «Тише ты!» Что-то грузное повисло на удочке. Не могу осилить и вытащить добычи. «Да тащи же ты, салак!» – шепчет отец, видя, что это не сазан. Сазан берет насаду по-особому, опытный рыбак сразу же отличит его осторожный клев и лихую повадку. Здесь же попался кто-то тяжелый и неподвижный. Не сом ли? Я пытаюсь вытащить удочку из воды, пячусь на яр, волоча удилище. Отец, не выдержав, приходит мне на помощь и выволакивает на землю огромную черепаху. Она упирается, подергивая змеевидной головой. Вот гадость! Пришлось обрезать леску и привязать новый крючок, а черепаху забросить в воду.
– Счастье твое воронье, подвезло тебе, – посмеивается отец.
И в это время его удилище внезапно согнулось горбылем. Он привстал и спокойно подсек сазана. Тот выплеснул толстой медно-красной спиной на поверхность, махнул двуперым хвостом, «обмахом», как говорят казаки, – леска взвизгнула и безвольно повисла над водою.
– Эх, перепилил, черт! – буркнул с досадой отец.
Так раз за разом три лески не выдержали страшенной силы сазанов. Я стремглав понесся на стан за запасными удочками. Бегу обратно, – отец стоит на яру, взволнованный, встрепанный, раскрасневшийся.
– Последнюю порвал, – говорит он, задыхаясь от волнения.
Садимся опять. Через минуту отец удачно подсекает сазана, вскакивает на ноги и начинает его «мять», водя на лесе вдоль берега. Удилище гнется, леса звенит, как струна, сазан бешено вскидывается над водою, стремясь пересечь спинной своей пилой шелковый поводок. Но все слабее и слабее его взмахи, медлительнее рывки, короче скачки над водою. Отец осторожно поднимает на воздух его лобастую крутую голову. Сазан судорожно захлебывается, неслышно чмокая круглым ртом, и, осовелый, разом всплывает на поверхность, поводя оранжевыми плавниками. Тихо отец ведет его к берегу и мягко выбрасывает на яр.
– Ишь ты, бугай какой! – с восхищенным успокоением шепчет отец, поднимая тяжелого золотистого красавца на воздух.
Солнце уже поднялось над степью, заверещали мягко и страстно жаворонки, вода зарябилась под ветерком. Наконец и у меня «повело». Легонько, но твердо подсекаю удочкой против хода рыбы. «Есть!» Леса застонала, молниеносно перебросилась в другую сторону, забунчав тонко по воде. Какая жуткая тяжесть и сила! В глазах у меня запрыгали оранжевые круги от испуга и волнения.
– Папа! Папа! Скорей, скорей! – в отчаянии зову я отца на помощь.
Отец не трогается с места и шипит:
– Держись крепче, не распускай слюней, чертов сын!
Упираюсь ногами в сучковатый пень, тяну рыбу к отлогому берегу. Сазан буравит воду, бросается вглубь; я пыжусь вовсю, круто вскидываю удилище; сазан упрямится как бык, я тащу еще отчаяннее, и вдруг – тр-р-р! – сухой треск, удилище пополам. Я брякаюсь