Высота смертников. Сергей Михеенков
смеялись. Двое, сидевшие в хвосте повозки, возле дежки, напевали какую-то песню. Третий, ездовой, молчал.
– Что ты задумался? – окликнули, видимо, его, третьего, молчавшего. – Давай, Кличеня, махни с нами соточку и подключайся.
Кличеня… Кличеня… Кличеня…
Мародёрство полицейских было обычным делом. В Прудки они наведывались редко. Когда в деревне стояла немецкая часть, они здесь не появлялись. Но потом обложили данью и Прудки. Могли забрать что угодно: приглянувшуюся вещь, одежду, инструмент, зарезать прямо возле хлева недорослого поросёнка или котную ярку, выгрести из подпола сколько надо картофеля, вытащить кубел[14] с салом. И к этому уже привыкли, принимая их наезды как неизбежное зло и стараясь его упреждать тем, что припрятывали самое ценное подальше. Но сейчас Иванок, увидев на полицейской телеге свою дежку, в которую они в начале осени пошинковали всю свою капусту, выращенную на своей усадьбе вокруг уцелевшей печи, его разобрала такая ярость и ненависть, что он потерял сознание и очнулся лишь некоторое время спустя. Он лежал весь в поту от того, что почувствовал сильную жажду. Встал на колени и начал слизывать с черничника снег. Как он жалел, что не успел взять из дровника винтовку! Из носу капала кровь. Он приложил комок снега к переносице, и вскоре кровь унялась. Он не ушибся, нет. Такое с ним в последнее время случалось часто. Болела голова. Как будто он не спал несколько ночей подряд.
Придя в себя, Иванок встал и пошёл назад. Он шёл по своим следам. Теперь спешить было некуда. Если немцы и полицаи из деревни ушли, то он заберёт винтовку и уйдёт в лес. Можно пожить пока в землянке, где в прошлую зиму стоял их партизанский отряд. Разобрать брёвна, подкопать, подправить кое-где и обосноваться до весны. А летом лес – дом родной.
Он свернул в балку, пробежал по ней, прячась за редкими кустами, спустился в противотанковый ров, углом примыкавший к балке и другим концом выходивший к большаку недалеко от бывшей школы. От школы осталось несколько печей и гряда валунов, лежавших под фундаментом пристроенного коридора. Перебежал гать и мощёную дорогу, спрыгнул в артиллерийский окоп и прислушался. В деревне было тихо. Вскоре послышался скрип снега. Он осторожно высунулся из-за плетня засыпанного замлёй бруствера и увидел на дороге тётку Степаниду, материну подругу. Дочь тётки Степаниды, Ганьку, видимо, тоже угнали. Шура и Ганька ходили в один класс, сидели за одной партой. Неразлучные подруги.
– Тёть Стёп! – окликнул он закутанную в шаль женщину.
Та даже присела от неожиданности. Но, увидев его, пробежала до берёз и повернула к лощине.
– Иванок, мальчик мой! – запричитала она. – А Ганюшку ж мою вместе с Шурой угнали. А ты убежал? Хоть ты остался… – И вдруг она спохватилась: – Ты не ходи туда. Полицаи там.
– Как? Они же уехали.
– Не все. Двое остались. След нашли. – Она закрыла ладонью рот, давясь внезапно вырвавшимся криком: – Ой, знать же, твой след они нашли, Иванок! За бороницынскую ригу пошли.
– А
Кубел делался из дерева, в нем хранили одежду и полотно. В небольших кубелах – кубельчиках – держали сало и мясо.