Исторический орнамент. Эсфирь Коблер
родителей была, как они со смехом говорили, загородная вилла. На самом деле – всего лишь скромный деревенский дом, окруженный небольшой садом, издавна принадлежавший семье отца Леонидиса. Когда дедушка и бабушка были живы, Леонидис проводил у них почти каждое лето, а после их смерти, он «в поместье» не появлялся. Сначала учеба в старших классах колледжа, потом поступление в Школу кинематографии в Афинах, в общем, некогда было. Родители его, люди очень занятые, – отец архитектор, мать —модельер, – мало имели времени для досуга, а если имели, то проводили его в Европе. Отцу нравилось путешествовать, а мать должна часто бывать в Милане и Париже на показах моды.
Старый дом, с прелестным, но запущенным садом, вновь очаровал Леонидиса, и напомнил о детстве. Сейчас он вел почти монашеский образ жизни: часами слушал Моцарта и Баха, и все время фотографировал и снимал на камеру свой сад с многовековыми оливами, кипарисами, лавром; деревьями, искореженными временем, или густые заросли травы; многообразие цветов, название которых он не знал, посаженных еще бабушкой, но выживших в благодатном климате. Все это великолепие буйной природы, прекрасная музыка и полная тишина, давали ему чувство покоя и гармонии. Он как-то смутно вспоминал шум и суету столичных Афин, и ему казалось, что теперь у него другая жизнь, которой, как это ни странно, он готов отдать предпочтение. Он много читал. Принципиально решил летом насытиться классикой: Гомер, Шекспир, Гёте, трагики – Эсхил, Еврипид. Отдых и работа переплелись в эти дни. Но чем больше он работал, тем сильнее ощущал радость бытия, свободу быть самим собой, заниматься любимым делом. В глубине души он гордился собой. Но ему не хватало, – он остро чувствовал, – любви. «Наверное, – думал он, – в этом богом заброшенном краю вряд ли можно найти достойную девушку. Если только непритязательную пастушку для легкого флирта», – смеялся он над собой. Несколько раз он замечал вдали девушку в белых джинсах и белой летящей рубашке, которая сопровождала пастухов со стадом овец, и никак не мог понять, что она делает здесь. Однажды он разглядел на плече у нее этюдник, и мысленно улыбнулся: «Местная художница запечатлевает местные красоты», – ехидно подумал он.
Леонидис забыл бы о ней, если бы не встретил девушку возле своего дома. Она непринужденно устроилась за оградой, и, как бы чувствуя себя хозяйкой всего острова, спокойно писала этюд сада – его, Леонидиса, действительно живописного, сада. Это сначала возмутило, потом рассмешило Леонидиса, и он вышел к девушке.
– Позвольте пригласить вас в мой сад, если он вам так интересен, – весело сказал он, широко распахнув калитку. Внимательно посмотрев на нее, остолбенел. Девушка напоминала Афродиту с картины Боттичелли: та же вытянутая стройная, как бы летящая фигура, те же золотистые волосы, падающие вдоль спины до колен; открытые, огромные глаза, синие, как небо, внимательно и вопрошающе смотрели на него.
Леонидис смутился и смешался. Вот уж чего он не ожидал от себя! Но девушка неожиданно улыбнулась.
– Я вам очень благодарна. Ваш сад, действительно, приманка для художника. – И она вошла в сад, ища место для наиболее интересного обзора.
Леонидис, как заворожённый, поплелся за ней. Он, правда, успокаивал себя тем, что, наверное, местная знаменитость рисует примитивные, открыточные пейзажи. Спросив разрешения, он встал у нее за спиной и вновь был потрясен. У этой девушки рука настоящего мастера, сразу понял он. Еще не зная её имени, Леонидис почувствовал, что пропал. Такое сочетание красоты и мастерства просто оглушили его.
Как бы прочитав его мысли, девушка бросила через плечо.
– Меня зовут Хлоя, а вас?
– Леонидис, – еле выдавил он.
С этого дня Леонидис внимательно следил, куда направляется Хлоя. И, едва завидев её, хватал кинокамеру или фотоаппарат, и спешил за ней. Часто он снимал, а она писала одни и те же пейзажи. Леонидис, несмотря на небольшой стаж, – он учился на третьем курсе в Школе кинематографии, – подавал большие надежды. Он уже дважды завоевывал гран-при среди студенческих работ на разных фестивалях. Он прекрасно разбирался в искусстве, и в живописи, в частности. Работы Хлои завораживали. Они были неожиданны. Они никогда фотографично точно не передавали окружающее. Пейзаж – море, горы, деревья – все оживало, дышало; в них жила живая душа. Она по наитию, – Леонидис понимал это, – делала то, к чему ему придется стремиться всю жизнь.
Вскоре Леонидис узнал, что девушка – дочь местного зажиточного крестьянина. Большая часть острова и стада овец принадлежат ее отцу. Мальчики, которые вместе с пастухами пасут отары – ее братья; отец хочет, чтобы дети приучались к труду, и летом, когда заканчиваются уроки в школе, заставляет их работать вместе с пастухами. Её, Хлою, никто не заставляет ходить вместе с ними, но так ей удобней – весь остров в ее распоряжении, а красоты здесь столько, что впечатлений хватит на всю жизнь.
– У кого ты училась живописи? – как-то спросил он девушку.
Хлоя удивленно посмотрела на него.
– Странно, ты же сам знаешь: в Греции живописные пейзажи на каждом шагу. А древние скульптуры и рисунки на амфорах – лучшие учителя. Правда,