Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории. Александр Севастьянов
следует, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, здесь возникнет большое еврейское государство с численностью населения в миллионы человек, которое намного превзойдет нынешнее население этой страны» (142–144).
«Большое еврейское государство с численностью населения в миллионы человек» – это были сильные слова, сказанные исчерпывающе откровенно. Правда, Черчилль утверждал: «Это не случится в течение ближайшего столетия» (147). Но ведь он был хороший диалектик, прекрасно понимавший, что количество (евреев в Палестине) неизбежно перейдет в качество – и тогда процесс возникновения еврейского государства станет необратим. Он просто заведомо вводил в заблуждение, успокаивал коллег: говорил то, что те хотели слышать, не отвечая за свои слова.
Как выполнение этого завета о еврейском государстве отразится на арабах, на англичанах? Это Черчилля волновало меньше всего. Его ответы на подобные вопросы просто поражают – то ли глуповатой наивностью, то ли запредельным лицемерием.
Например, на вопрос, не будет ли распространение еврейского очага на всю Палестину все же представлять собой несправедливость по отношению к арабам, Черчилль ответил отрицательно: «В чем заключается грубая несправедливость, если люди приходят и создают в пустыне пальмовые и апельсиновые рощи? В чем несправедливость, если создается все больше рабочих мест и богатства для каждого? В этом нет несправедливости. Несправедливо, если живущие в этой стране оставляют ее пустыней в течение целых тысячелетий» (145).
Но напряжение в ходе заседания, больше напоминавшего перекрестный допрос, было чрезвычайно велико, и порой Черчилль показательно проговаривался, становился искренним поневоле. Вот выразительные примеры.
Депутат Рэмболд спросил его, считает ли он, что еврейская иммиграция в Палестину должна продолжаться, даже если «эта политика приведет к периодическим вспышкам волнений и будет стоить нам жизней наших солдат». Черчилль заявил на это совершенно бестрепетно: «Все вопросы, связанные с учреждением самоуправления в Палестине, должны вытекать из Декларации Бальфура, центральной идеей которой является идея создания национального очага для евреев. Соответственно, мы должны быть готовы ко всем последствиям, которые вызовет осуществление этого плана. Создание еврейского национального очага в Палестине – вот наше главное и основополагающее обязательство. Именно этим и должны определяться все действия Великобритании» (146).
В переводе на человеческий язык это значило: да, Черчиллю было не жалко жизней английских солдат ради интересов евреев, которые он, играя в высокую принципиальность, пытался прикрыть пустой бумажкой – Декларацией Бальфура, личным, по сути, письмом одного ангажированного чиновника, составленным под диктовку виднейших сионистов.
Другой депутат, профессор Капленд, резко возражал против концепции Черчилля о необходимости продолжения еврейской иммиграции, называя ее «ползучим вторжением