Глазами Зоны. Виктор Глумов
зачесал растрепанные волосы… Точнее, зачесала. Это была девушка – на вид ровесница, лет двадцати пяти. Скуластая, глаза темные, волосы светлые, как и у Лаки. Фонарь на гвоздике, вбитом в верхнюю полку, покачивался, и на ее лице то вытягивались, то укорачивались тени. Вздернутый нос, губки бантиком, глаза с прищуром, лукавые…
Лаки встретился с ней взглядом и потупился. Нет, не лукавые, это иллюзия – цепкие, как крючья. И у Дыма такие же. Дым присел рядом с девушкой, и теперь Лаки удалось разглядеть его получше – узкое лицо, правильные черты, брови с изломом, девкам такой типаж обычно нравится. И в выправке что-то такое… военное, что ли.
Девушка поколебалась немного, шагнула навстречу и протянула руку:
– Меня зовут Кузя.
– Ага, слышал. Я – Лаки.
Рука у нее была шершавая, пальцы сильные, как у мужчины.
– И мы слышали. Ну, я так точно, а ты, Дым?
Дым неторопливо обошел помещение, уселся на нары справа, оперся спиной о стену, спрятав голову в тень от верхней полки, к которой крепился фонарь.
– Это ты, что ли, фартовый парень? – спросил он.
– Подозреваю, что слухи о моей везучести малость преувеличены, – Лаки опустился на нижнюю полку, что слева от двери, с подозрением покосился на Дыма, перевел взгляд на третьего члена команды, укрытого с головой; отчего-то казалось, что добра от этой троицы ждать не следует, и он положил автомат на колени.
Кузя нырнула в затененный угол – вжикнула молния, зашелестел пакет. Лаки сгруппировался, боковым зрением наблюдая за неподвижным Дымом, казалось, что тот замер перед решающим прыжком, сейчас девчонка выхватит дробовик и…
Девушка прошествовала на свое место с буханкой хлеба в руках, нарезала его крупными ломтями и принялась за колбасу. Рот наполнился слюной, в животе будто проснулся ненасытный монстр, заворочался и зарычал так громко, что Кузя первым делом предложила бутерброд Лаки. Он кивнул, вгрызся в него, даже не вникая, с чем он. Сыр, копченое сальце с чесноком, хлеб черный бородинский – вкуснотища! Проглотив бутерброд, Лаки вытащил из кармана флягу с портвейном, сделал глоток и зажмурился от удовольствия.
– А жизнь-то налаживается, – прогудел Дым.
– Эх, ты, темнота! Не налаживается, а накладывается! – проговорила Кузя.
Они замолчали, и некоторое время доносились лишь звуки пережевываемой пищи. Когда желудочный монстр Лаки снова рыкнул, он уставился на Кузю, которая трапезничала, усевшись на каремат и скрестив ноги по-турецки.
– Кузя, меняю бутер на стакан портвейна! – сказал Лаки и навис над девушкой, побулькал флягой у нее над головой.
Она молча протянула кусок хлеба с салом, ломтиком помидора и веточкой петрушки.
– Держи, мы не жадные.
Спящий сталкер, о котором Лаки уже забыл, издал душераздирающий стон, ломающимся голосом подростка (они что, ребенка в Зону притащили?!) возмутился:
– Ну, дайте же вы поспать!
Он демонстративно заворочался и натянул спальник так, что спрятал даже волосы. Лаки указал на него пальцем и прошептал:
– Он