За гранью возможного. Виталий Владимирович Эрбес
из круглых стальных заготовок болты с резьбой и гайки. Далее программа усложнялась. Все ученики могли выдержать ночную работу до 4—5 утра. Глаза сами собой закрывались. С ног до головы чумазые, стелили грязную, замасленную фуфайку на цементный пол прямо у станка и засыпали до прихода утренней смены. Быстро убрав и протерев станок, складывали инструмент. Потом принимали душ, потом относили изготовленную продукцию в ОТК. Там все проверялось по разным параметрам и подписывался план-задание. Платили нам мало как ученикам, но позже мы стали выполнять сложные задания и качественную работу. Все сдали экзамены на допуск к станку в квалификации токарь 3 разряда.
В тот период времени пришел большой госзаказ на заточку штампованных гребенок для стрижки баранов. Меня и трех уже бывших учеников назначили на эту работу, якобы временно. Поставили в свободном углу цеха длинный металлический стол, прикрепили электромоторы с тонким режущим абразивом, установили вентиляцию.
Так мы стали работать на заточке гребенок. От абразивов и гребенок было много пылевых металлических взвесей, поэтому работали только в респираторах. Стоимость одной заточенной гребенки 12—14 зубцов – две копейки. В начале производительность была очень малая, но потом, через полмесяца, каждый выполнял работу качественно, затачивая от одной до двух тысяч гребенок за смену. Работа была изнурительная, но мы довели ее до автоматизма, нас вдохновляла перспектива хорошего заработка. Однако в конце месяца наши ожидания рухнули, нас обманули. Начальник цеха заявил: «Токарь 4—5 разряда столько не зарабатывает, сколько вы, пацаны», и тут же нам снизили тариф вдвое, до одной копейки.
Посоветовавшись втроем, решили держать марку и по нарядам заработали столько же. Вновь нам выплатили зарплату вполовину меньше и убрали с заточки. Вместо нас поставили четырех взрослых из слесарного цеха. В обиде на это самоуправство я ходил злой. На стене висел бумажный плакат: рабочий с протянутой вперед рукой и надпись «Вперед к коммунизму». Чувствуя себя обманутым, потеряв веру во взрослых, в начальство, – ведь за нас никто не заступился, – я нарисовал грифелем на этом плакате фигу, направлением в лицо рабочего.
Утром следующего дня как обычно пришел на работу, увидел в цехе рабочих, стоящих у стола, за которым представительно сидели парторг завода, начальник цеха и другое начальство. Меня сразу пригласили к столу, поставив на обозрение перед всеми. Парторг спросил: «Ты нарисовал фигу на плакате?» «Да, я». И тут руководство как с цепи сорвалось, стали меня костерить, подводя под мои действия политическую основу. Чуть меня не превратили в шпиона-диверсанта.
Я, слушая эти обидные слова, молчал, слезы наворачивались, но слабости не допустил. Замполит спросил меня: «Чего молчишь, отвечай, раз такое натворил». Во мне впервые в жизни ощущалась необыкновенная воля и спокойствие, хотя слезы от обиды поджимали. Пересилив себя, я стал говорить, обращаясь к рабочим, руководство как бы для меня не существовало.
Рассказал,