Психомагия. Воображение как основа жизни. Алехандро Ходоровски
персонажа.
Бывший актер, человек панический, не участвует в этих играх и полностью устраняется от персонажа. Человек панический пытается постичь себя в ходе «эфемерного представления».
Драматурги любят прятать одну пьесу внутри другой, и частенько на фоне одной сцены разыгрывается другая, одни актеры выступают перед другими.
Человек панический по горло сыт тем, что в повседневной жизни всякий паяц изображает кого-то другого, он полагает, что миссия театра и состоит в том, чтобы люди перестали наконец воображать себя персонажами, разыгрывающими роль перед другими персонажами, и смогли бы приблизиться к себе настоящим.
Этот путь противоречит традициям театральных школ прошлого – вместо того чтобы идти от своего внутреннего «я» к персонажу, как это делалось раньше, человек панический старается отойти от «персонажа» (сделаем уступку этим клоунам, назовем его так) и приблизиться к тому существу, что прячется у него внутри. И вот это существо, этот «другой», пробуждающийся во время панической эйфории, и есть настоящее, живое, практически ничем не ограниченное создание, а не марионетка из лжи и скупых описаний драматурга. Эйфория «эфемерной паники» ведет к целостности, к высвобождению скрытых сил, к состоянию благодати.
Подводя итог, скажу: «панический» человек не прячется за другими персонажами, а пытается найти собственный способ самовыражения. Он не хочет быть лживым эксгибиционистом, он – поэт в состоянии транса, и когда мы говорим «поэт», мы имеем в виду не застольного рифмоплета, а гиганта мысли – творца.
Как вы воплощали этот манифест?
Я стал творить театральное действо, радикально отличающееся от всего, что было раньше. Зрители-актеры в нем должны были играть свою собственную драму, используя сокровенное внутреннее знание. Так начался для меня священный и почти исцеляющий театр. Очень быстро я обнаружил, что хотя мне удалось сильно поколебать традиционную форму, пространство и отношения между зрителями и актерами, мои изменения не коснулись времени. Я все еще цеплялся за идею, что спектакль должен быть отрепетирован и сыгран бесчисленное количество раз. В США только-только возникла концепция хэппенинга, а я у себя в Мексике уже изобрел то, что назвал эфемерной паникой. Суть заключалась в том, чтобы подготовить спектакль, который будет сыгран только один раз. В нем следовало использовать недолговечный реквизит: дым, фрукты, желатин, живых животных, а само действо должно было быть таким, чтобы его ни при каких условиях нельзя было повторить. В общем, я хотел, чтобы театр не пытался больше ловить и фиксировать, чтобы перестал тяготеть к неподвижности и смерти, а вернулся бы к тому, чем он был когда-то, к мимолетности, недолговечности, к уникальности и неповторимости каждого мгновения. Именно такой театр подобен жизни, ибо в жизни, как говорил Гераклит, никто не может дважды войти в одну и ту же реку. Поставить такое действо означает довести