Любовь и небо. Геннадий Федорович Ильин
фашист с автоматом. Кто он был, разведчик ли или солдат регулярных войск, никто не знал. Но все замерли от испуга, прижимаясь, друг к другу. Полоснёт сдуру из автомата по гуще женщин и детей, и – всё. Немец на секунду окинул взглядом насмерть перепуганную толпу, и молча выскочил наружу. Пронесло, слава тебе, Господи!
Надо было на что-то решаться. Война стремительно приближалась. Последние запасы продуктов истощились. Мать бегала на разбомблённый паточный завод, приносила в бидоне патоку, доставала откуда – то крахмал и пекла лепёшки. Но и эти скудные съестные товары вскоре кончились, и как – то наутро, погрузив немудрёный домашний скарб на где-то раздобытую двухколёсную тележку, мы двинулись за город. Схватившись за край телеги, я, с небольшой котомкой за плечами, в которую мне положили чугунок, торопливо перебирая ногами, спешил за взрослыми, но не поспевал. Чугунок меня перетягивал, и часто ронял. Запряжённая в оглобли мать тянула телегу, как ломовая лошадь, а сестра подталкивала сзади.
Мы уже выбрались на центральную площадь, когда в небе появились немецкие бомбардировщики. Не знаю, по каким объектам они работали, но нам казалось, что смертоносный груз сыпется на наши головы. От страха мы забрались под телегу, как будто она как-то могла защитить.
Что делается наверху, мы не видели, но душераздирающий тоскливый волчий вой падающих бомб впивался в наши сердца, заставляя тела сжиматься от ужаса. От мощных взрывов земля содрогалась и стонала, и я видел, как в полукилометре от нас подпрыгивали и рушились стены и горели здания. Мать, обняв нас руками, словно наседка своих птенцов, непрерывно молилась.
Через несколько минут воздушный налёт закончился, котомку мою выбросили, посадили на телегу рядом с Колей, и мы немедленно двинулись к станции Гумрак, где по слухам ещё работала переправа за Волгу.
И снова мать, обливаясь потом, упорно тянула за собой и поклажу и меня с Коляшей. О чём она думала? Пожалуй, ни о чём. Подчинённая животному инстинкту, она старалась как можно быстрее увести своё потомство от реальной опасности. А может, всё-таки, думала?
Уроженка села Серино, она, по рассказам, была первой девкой во всей округе. Лёгкая на подъём, мастерица на все руки, мать с петухами принималась за немудрёное при их бедности хозяйство. Живая и общительная от природы, весёлая и находчивая, она была душой сельской молодёжи и украшением каждых посиделок. В своё время она закончила четырёхлетнюю церковно-приходскую школу – для крестьян образование, считай, что высшее – и в старости любила подчеркнуть, как за примерную учёбу её премировали отрезом на платье. Награда по тем временам, раздираемых гражданской войной, неслыханная, сродни Нобелевской премии.
Черноволосая – брови вразлёт, озорница и хохотунья с чертенятами в глазах, не одну горячую голову вскружила она, будучи девицей. И не только привлекательной внешностью, но и божественным голосом. Люди окрестных деревень за многие вёрсты приходили в село, чтобы послушать её чудесное пение в церковном хоре. Старожилы говаривали, что