400 страниц моей любви. Марина Андреева
с первых же дней обучения наша группа разбилась на два лагеря: в одном были люди, в другом виртонги. Хотя последние и между собой успевали грызться, а точнее, гнобить близнецов, стоящих на самой нижней ступени аристократической иерархии, граничащей с безродными.
– Садитесь, Стенич, – произнес тем временем педагог, и все опять замерли, ожидая, что же будет дальше – лекция или очередной вызов к доске?
Миор дел Сарье окинул взглядом присутствующих, всмотрелся в какие-то записи на лежащем перед ним листке бумаги и начал уже открывать рот, собираясь что-то сказать, как вдруг раздался решительный стук в дверь. Педагог скривился так, будто только что выпил полстакана уксуса, и крикнул:
– Входите!
Дверь в аудиторию распахнулась, и на пороге появился высокий, крепко сложенный русоволосый парень лет двадцати с лишним. Из-за моей спины тут же раздалось какое-то невнятное шипение и недовольное фырканье. Но следом вошел сам ректор – миор Рантеон дел Шантуа, и все присутствующие, включая педагога, тут же подскочили со своих мест, приветствуя главу академии.
– Садитесь, садитесь. У нас неожиданное пополнение, – торжественно молвил ректор, кивнув в сторону парня. – Прошу любить и жаловать, дерц… – как бы случайно обмолвился он и после краткой заминки продолжил: – Миор Полиней дел Ларго. Внесите его в список группы, – сказал он педагогу. – Пропущено всего полторы недели занятий, так что наверстаете, – с этими словами ректор развернулся и покинул аудиторию, притворив за собой дверь.
– Сын первого советника, – и не думая пасовать перед титулом новичка, приподнял бровь преподаватель. – Имейте в виду, тут все равны, – произнес он. Подумал и уже тише добавил: – Насколько это возможно. Выбирайте себе место и садитесь.
Парень, все это время продолжавший рассматривать присутствующих, явно заметил кого-то из знакомых, поджал губы, отчего те превратились в тонкую полоску, и, сделав несколько шагов вперед, еще раз задумчиво глянул на меня, потом на одиноко восседающего на третьем ряду Леона, на свободные парты и, тряхнув головой, будто решившись, подошел к моему столу:
– Можно?
– Мм… Да, – отозвалась я, убирая с соседнего стула сумку и придвигая к себе раскатившиеся едва ли не по всей столешнице немногочисленные канцелярские принадлежности.
Оставшаяся часть занятия прошла спокойно, если можно так сказать о довольно обильном потоке информации, изливаемом педагогом на бедных студентов, не без труда успевающих строчить конспекты. К концу лекции на пальцах без преувеличений появились мозоли, а сами руки мелко подрагивали от напряжения. О состоянии многострадальной головы лучше не вспоминать. Жаль, что с пробуждением дара обретается абсолютная психоэмоциональная память, что в некоторых случаях, безусловно, полезно, ибо способствует усилению концентрации, но лучше бы просто память стала совершенной.
Звонок, извещающий о конце занятия, прозвучал самой прекрасной музыкой.