Монстры. Дмитрий Пригов
отвечает, – Я – Плисецкая
Нет, ты – Штирлиц! —
Нет, я – Плисецкая! —
Но ведь все это про Штирлица! —
Ну, тогда я – Штирлиц! —
Вот так-то, брат! —
Нет, я подумал, я лучше все-таки – Плисецкая
Он на балу великосветском
Раскланивается уверенно
Онегин вот, а вот – Болконский
Ростопчина вот, вот – Оленина
Все прекрасно
Но вот аккорд начальной лиры
И все вдруг смотрят восхищенно
На него —
А он в гестаповском мундире
Черном
Как Диадумен обнаженный
Штирлицу снится странный сон, что его выход, а он забыл рисунок танца, и все бросают косые взгляды на его мундир
Штирлицу снится сон, что затеяна крупная интрига, чтобы вытеснить его с главной партии, и что пружина интриги в руках Петра Ильича, но Штирлиц вовремя предпринимает умелые шаги, и соперники обезврежены
Штирлицу снится, что балету грозит крупная неудача, даже обструкция, он делает небольшие вынужденные изменения в партитуре и все проходит блестяще
После работы он приходит
Домой
Расслабленный он улыбается
Удовлетворенный
Что-то припомнить все пытается
Что-то тревожащее его
Но не может
Мундир снимает и вдруг видит
Под ним такой же черный мундир —
Вот, вот что так его тревожит!
Он долго сосредоточенно смотрит
и что-то решает про себя, потом
решительно надевает первый,
верхний мундир
и стремительно куда-то уносится
Волшебное ведро
О самой реальной практике колдования над волшебным ведром ничего не могу сказать – не знаю и никогда этим не занимался. Но занимался поэзией, которая в культуре является субстратом подобного ведра, куда постфактум вчитывают как бы провиденные реальные факты будущей, в момент написания данных стихов истории. А иногда и действительно факты провидения налицо.
Мороз, зима и скрежет стали
И Гитлер из Берлина зрит
Сквозь воздух чистый и кристальный
Москвы неописуймый вид
И тишина
И Сталин тогда молча просит
Нечто,