Монады. Дмитрий Пригов

      (Дмитрий Александрович рушится на стол, последние его слова: «Сверши…» – и он не договаривает, но ясно, что он хотел выкрикнуть как символ своей свершившейся победы.)

      ОНА (продолжая наносить страшные удары по поверженному, безвольному, залитому кровью Дмитрию Александровичу, кричит, кричит, Господи – как кричит!). Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Не было! Не было! (В последний раз уже просто бросает пресс-папье в голову Дмитрия Александровича.) Не было! (Смахивает со стола все бумажки, Евгения Антоновича, Оленьку, себя в серебряных туфлях, остается только маленькая-малюсенькая Катенька.) Не было! (Выдыхается и уже почти без голоса.) Не было. Не было. Ведь не было же. Откуда? Откуда он взял? Ведь не было же? Я помню. Помню. И Жени тогда не было. Не было. Не было. Помню. И Катеньки тоже не было. Она же в этом, как его, ну, в этом, в каком же году она родилась? Господи? Господи? Забыла. Забыла. Все-таки забыла. Все забыла. Господи! В каком же году? В каком? В каком. А, да вспомнила. Помню. Помню. Я помню. Я все помню. Конечно! Конечно же. Она родилась в 69[-м]. Точно. Она не могла там быть. И Жени тогда не было. Я точно помню. А Оленька? Какая Оленька? Такой вообще нет. Оленька? Оленька. Нет такой. А-а-а. Помню. Тоже помню. Веселова. Веселова. Ее тогда тоже не было. Не было. Он все выдумал. Выдумал. Ничего не было. Я же отлично помню. Это же в Калуге все случилось. Да, в Калуге. Точно. Помню. Все выдумал. Господи! Что это я! Что это со мной? Тьфу ты, Боже мой. Дура. Дура. (Она усмехается.) Вот дура! (Качает головой.) Вот дура-то! (Еще сильнее мотает головой, улыбается.) Дура! Дура. Идиотка! Надо же. Наваждение какое-то. (Успокаивается вполне, оборачивается к Дмитрию Александровичу, становится в свободную позу, чуть пружиня на опорной ноге, и склонив голову к какому-нибудь плечу, улыбается, молчит, улыбается, вздыхает, улыбается, хмыкает, улыбается, открывает рот, что-то хочет сказать, снова усмехается, говорит.) Эй. Слышь, эй. Вставай, вставай. Слышишь. Я тебя не убила. Вставай, вставай, не убила. Ты живой. Слышишь. Вот так-то. Я тебя не убила.

      (Вот видите – не убила. Все наперекосяк. Ну, просто все! И этого следовало ожидать. Та маленькая проблемка матери Елизаветы Сергеевны, живущей отдельно, которой я посвятил столь обширное отступление, просто смехотворна по сравнению с жутким обманом, вкравшимся с самого начала, разросшимся как раковая опухоль и задушившим в результате все. Да, все. Ведь, как явствует из всех ремарок и неремарок, написанных в таком безрассудном количестве по всем закоулкам пьесы. Как явствует, наконец, из заявлений самого Дмитрия Александровича, то есть меня, он, Дмитрий Александрович, то есть я, знаком с Елизаветой Сергеевной задолго до начала всего этого. А тут выходит, что они и не знакомы друг с другом, а в то же время и знакомы, а как и незнакомы, и он, Дмитрий Александрович, даже пытается воспользоваться этим. Ну что достоверного может быть воздвигнуто на подобной основополагающей, вернее, основоразрушающей, лжи? Ничего хорошего! Все просто рушится! Рушится! Рушится. Потом еще – автор говорит, что он имеет обыкновение писать исключительно для себя, ну, в крайнем случае – для своих друзей. А как оказывается, как проговаривается он сам, он весьма даже печется об утверждении своего первенства в деле изобретения безумной идеи убить себя посредством Елизаветы Сергеевны, да еще, к тому же,