Лучший полицейский детектив. Сборник
Антона прозвучало настолько двусмысленно для него самого – знающего суть дела, что он даже испугался: мол, раньше времени начал оправдываться. Но на эксперта, пребывавшего в неведении и по виду плевавшего на ход этой истории, оно подействовало, как надо – он не просто обратил внимание на Малого – он к нему присмотрелся. Узнал. Слегка удивился его больничному виду. Сказал глазами: «Ну, мало ли…» и спросил:
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что голова его раскололась уже здесь… И никто к ней до вас не подходил…
Эксперт отвёл глаза туда, куда смотрел Малой – на зияющий чёрной пустотой череп.
– … Я следил, чтобы всё оставалось так, как есть. Вернее, было… Так всё и было… При жизни!
Реакция после этих уже отнюдь не двусмысленных откровений обязана была последовать, и она уже выражалась в глазах, повёрнутых обратно на Антона, но озвучание не успело состояться – Малого дёрнули-таки для дачи показаний.
– Здравия желаю.
Участковый Малой сразу обозначил себя как своего. С ним и говорили после этого как со своим, случайно оказавшимся свидетелем несчастного случая, лежавшего целиком на совести недоглядевших за больным врачей.
Он, наконец, вернулся в палату. С облегчением улёгся. Бережно устроил на койке больную ногу, которая после отвлечения от суеты стала чётко напоминать о себе – раненой. Положил голову на подушку и закрыл глаза.
«Пустоголовый… Ничего удивительного… У него, козла, даже на мёртвой роже… Полуроже – лба-то нет… Ха-ха… Даже на оставшейся части морды можно тупость увидеть! Гопник – откуда там мозгам взяться-то? Да и зачем?! С мозгами таким сложнее… Опаснее – весу больше. Были бы мозги, голова вообще бы вдребезги разлетелась! А так, хоть в незакрытом гробу закопают… Родня над дорогим лицом поплачет…»
Антон даже представил эту сцену прощания: усопший в гробу с бумажной лентой на голове, прикрывавшей своей какой-то церковной записью отсутствие лба. Цветочками ещё похоронщики прикроют, наверное. Только мёртвое лицо и оставят, чтобы поприличнее выглядел.
«Словно ему не по фигу уже, как он выглядит. Не-ет, церемония похорон нужна не мёртвым, а живым – это они закостеневшую бездушную куклу моют, обряжают… Плачи, как песни, над ней поют… Кадилом машут… Духов отгоняют… Папуасы! Потом закопают… Или сожгут… Напьются и через неделю, а то и раньше, если с похмелья, забудут… Точно, папуасы…»
Разбудила его медсестра:
– Вам письмо передали…
– Как-какое письмо? О-ё-й! Чёр-рт… – Антон спросонья так дёрнулся, поднимаясь, что потревожил ногу.
Медсестра, сияние молодости которой сошло к концу дня, и улыбка которой стала усталой – ещё бы, такое ЧП на смене! – сунула ему в руку конверт и, развернувшись, ответила уже уходя:
– Не знаю. Передали и всё…
– Кто?
Она всё-таки притормозила в дверях – воспитанная!
– Посыльный какой-то… Мальчишка… Сказал: вам… И всё.
Малой