Евангелие от Фомы. Иван Наживин
Иордан? К Иоханану? – спросил своим слабым голосом незнакомец, когда Иешуа ответил ему на приветствие.
– К Иоханану… – отвечал Иешуа. – Ты не знаешь, где он теперь крестит?
– Должно быть, в Вифаваре… – надтреснутым голосом своим сказал тот. – Если хочешь, пойдем вместе послушаем, что он там говорит…
– Пойдем… Ты тоже галилеянин?
– Да…
Солнечной, бело-пыльной дорогой они пошли дальше. Река чувствовалась уже совсем близко. Вдали, над деревьями, громоздились суровые скалистые горы. И жарко струились солнечным светом, точно горящие дали…
Оказалось, что незнакомца зовут Фомой, что раньше он служил у богатых купцов, побывал по торговым делам и в шумной, белой Александрии, и на островах, где кипит веселая эллинская жизнь, и в самой Элладе, и в могучем Риме, и даже на далеком и суровом Понте. Бродячая и шумная жизнь эта, отягченная всякой неправдой торговой, утомила Фому, и теперь он думал устроиться где-нибудь в тишине и кормиться от земли…
– А большую волну пустил Иоханан по народу… – задумчиво проговорил Фома. – Старики говорят, что восстал сам Илия, чтобы, – он чуть улыбнулся, – возвратить сердца отцов детям и непокорливым – образ мыслей праведников. Другие, что погорячее, прямо Мессией его объявляют… А законники крепко сердятся: не любят они, когда что помимо их делается!..
Иешуа сбоку, украдкой, посмотрел на него: в тоне Фомы было что-то особенное, как будто недосказанное.
– Да ты сам-то что о нем думаешь? – спросил Иешуа, помолчав и следя своими застенчивыми глазами за причудливым узором босых ног и сандалий по пыльной и жаркой дороге.
– А вот послушаем, посмотрим, тогда и видно будет… – отвечал Фома и улыбнулся хорошей, задушевной улыбкой, которая сразу сказала Иешуа, что его случайный спутник прежде всего добрый человек.
Они вышли на отмель светлого Иордана, быстро несшего свои теперь, к лету, скудные воды в Мертвое море. Проповедник Иоханан, как сообщил встречный мальчик-пастух, был не в Вифаваре, а в Эноне, близ Селима, где Иордан, точно отдыхая от дальнего бега, раскидывался среди олеандров и папирусов широким, светлым зеркалом, над которым ясно улыбалось голубое бездонное небо и носилась всякая водяная птица. Вдали, на высокой базальтовой скале, хмурился Махеронт – грозная крепость, в которой теперь Ирод Антипа, тетрарх, готовился к войне с кочевниками. А за крепостью, среди лиловых гор Моаба, четко вырисовывалась опаленная вершина горы Нэво, где некогда таинственно скончался Моисей…
Жизнь представлялась здесь, в прохладе, в зелени, на берегу солнечной реки, веселым праздником, но собравшиеся на отмели, у самой воды, люди – их было сотни две, – казалось, совсем не чувствовали этого: боязливо сжавшись душой, они сосредоточенно слушали суровую речь проповедника – высокого, иссохшего, точно опаленного человека в грубой, рваной и неопрятной одежде, с копной черных, нечесаных волос и гневными на все глазами…
– Что говорите вы, что вы сыны Авраамовы?.. – гремел