Досье генерала Готтберга. Виктория Дьякова
в доме князей Белозерских до революции, но определенно вы видели не меня. Скорее всего это была княжна Маша, невеста князя… – сказала, хорошо помня, что Маша в тот вечер, прогневавшись на Григория, вовсе не вернулась во дворец, а поехала к себе на Екатерининский канал.
– Это были вы, – ответил он с поразительной уверенностью. – Когда вы скрылись в подъезде, я перешел бульвар и спросил у вашего швейцара, кто та пленительная женщина, которая только что исчезла за этой дверью. Хозяйка дома?
– Пока не хозяйка, – ответил он, хитро прищурившись, – но скоро будет. Катерина Алексеевна живет у нас, а хозяйка приедут позже. Вам Алина Николаевна небось нужна? А вы сами-то кто будете?
– Нет, нет, – поспешил я ретироваться, – я только хотел узнать, что за нимфа. Так что, Катерина Алексеевна, это были вы. Я вас запомнил, а потом долго думал о вас. Бродил по городу, читал стихи, просто так – от настроения. Когда я увидел вас сегодня на допросе у товарища Дзержинского, я просто обомлел. Никогда бы не подумал, что так случится.
– И я бы тоже не подумала, юноша, – вздохнула я горестно. – А вы, простите, не знаю, как вас зовут, из пролетариев?
– Извините, я не представился, – он почти испуганно улыбнулся. – Алексей. Алексей Петровский. Родители мои из разночинцев, отец по судоходству до надворного советника дослужился, матушка – дочь врача, из Пензы. Сам я обучался праву в Петроградском университете.
– Как же вы в чекистах-то оказались, из разночинцев? – изумилась я.
– Так я за мировую революцию, Катерина Алексеевна, – неожиданно ответил он, – чтобы не было бедных и голодных, чтобы все равны, и везде в мире все делалось по справедливости.
– Свобода, равенство и братство, – я устало кивнула. – Где же вы видали, разночинец Петровский, чтоб все по справедливости?
– Извините, боец Петровский, если можно, – поправил он. – У нас, знаете ли, с этим строго.
– Ну, хорошо, боец Петровский, – согласилась я покорно. И замолчала. Он тоже молчал. Воцарилась тишина, только было слышно, как похрапывает за дверью его пожилой товарищ. Я видела, что Алексей смотрит на меня с искренним восхищением. Для него, пожалуй, для единственного на всем белом свете, я все еще оставалась княгиней Белозерской, он помнил меня, какой я была в Петербурге, и не хотел знать обо мне ничего дурного.
А тем временем Дзержинский, затеяв опасную, рискованную игру с Шаховским, которая должна была привести того к концу, решил перетянуть меня на свою сторону. Он открыл мне истинные намерения Бориса Борисовича, которые состояли, как оказалось, не только в том, чтобы наказать меня за разбитую жизнь княжны Маши, и не столько в том, чтобы вбросить дезинформацию. Князь Шаховской смотрел куда как дальше – и главной заботой его были, как водится, деньги. Через своих тайных эмиссаров на Западе Дзержинский получил любопытные сведения. Оказывается, у Белозерских хранились весьма обширные сбережения в швейцарском банке. Вклад был сделан в золоте принцессой Амалией Кобургской на имя ее дочери