Подземка. Харуки Мураками
чем при ознобе. Не холодно, но трясусь без остановки.
Весь натужился, но остановиться не могу. Пошел в раздевалку, на ходу вытирал лицо, по пути не удержался и упал.
Затошнило, стало трудно дышать. Мне стало плохо примерно в то же время, что и Хисинуме. Что тот сказал, что ему стало тяжко, что я, – примерно одновременно. У меня до сих пор стоят в ушах его слова: «А-а, мне плохо». И до сих пор слышу, как нас другие подбадривали: «Уже вызвали неотложку, потерпите немного». «Сейчас приедет, держитесь». Что было дальше – не знаю, ничего не помню. Я даже подумать не мог, что умру. И вряд ли об этом догадывался Такахаси. Все были уверены: вот довезут до больницы, а там умереть уже не дадут. По сравнению с мыслями о смерти, куда отчетливее было желание выполнить свою работу. Выполнить свой долг как дежурного по станции. Даже когда умывался, в голове роились только мысли о работе и сослуживцах.
Говорят, у меня изо рта шла пена. Что крепко вцепился в то полотенце, которым вытирал лицо, и все никак не выпускал его из рук. Тем временем один из наших коллег по фамилии Конно сделал очень хорошее дело: в офисе хранился кислородный баллон. Он принес его и дал подышать мне и Хисинуме. У меня было тяжелое состояние. Настолько тяжелое, что маску своими силами держать не мог. Причем с открытыми глазами. А Хисинума держал сам. Это о чем говорит – тогда мое состояние было даже тяжелее, чем у Хисинумы.
Носилок нам не досталось, на них несли Такахаси. Тогда один из сотрудников пошел на выход Утисавайтё и принес носилки оттуда. На них уложили меня – как более тяжелого. Хисинуму волокли в новой простыне из постельного комплекта в офисе.
И вот на выходе А11 мы ждали, когда нас заберет неотложка. Но, как говорят и другие, та все никак не приезжала.
Меня привезли в больницу университета Дзинъэй, в себя я пришел лишь на следующий день – часов в одиннадцать утра. Изо рта торчали две трубки для подачи кислорода и приведения легких в движение. Говорить невозможно. В шее капельница. Чего-то там в обеих артериях. И вокруг стоит моя семья.
Потом приходили навестить четыре наших коллеги со станции Касумигасэки. Голоса у меня не было, поэтому я попросил у них ручку. Пальцы не слушаются – зажал в руке и еле-еле написал имя «Иссё». В смысле – Иссё Такахаси. Мы все его звали так. Ну, то есть, имелось в виду, как он? Вдруг один перекрещивает руки. В том смысле, что с ним – всё. Хотел спросить про Хисинуму, но не могу вспомнить его имя – память отказывает. Написал катаканой[27] «помощник». Ответ тот же. Выходит, с ним тоже все кончено.
Далее написал «касуми». В том смысле, не пострадал ли кто-нибудь еще из работников станции? Нет. Оказалось, что я был самым тяжелым.
Посещала мысль: выжил лишь я один. Что все это было, я так и не понял, но знаю одно: я побывал на краю смерти, выжил и вернулся. Да вот, спасся, думал я, когда меня навещали самые разные люди. И пусть простят меня другие, но радость выживания придала силы, и ночью 21-го, когда я очнулся, уснуть я толком не мог. Как не может уснуть ребенок накануне первого в своей жизни похода.