Карл Смелый. Вальтер Скотт
справедливо, – отвечал купец, – их все вообще считают притеснителями.
– И потому вам не покажется удивительным, что задабриваемые одним из этих государей и притесняемые другим, гордые нашими прежними победами и стремясь еще более возвысить свое политическое значение и расширить свои владения, Берн и городские кантоны нашего союза расположены к войне, благодаря которой республика до сих пор всегда приобретала победы, богатство и новые земли…
– Так, почтенный хозяин, и прибавьте к этому еще славу, – сказал Филипсон, прерывая его с некоторым восторгом. – Я нисколько не удивляюсь, что храбрые юноши ваших кантонов желают опять войны, их прежние победы были столь блистательны и славны!
– Вы говорите недостаточно обдуманно, любезный гость мой, – отвечал хозяин, – если вы успех, приобретенный отчаянным усилием, считаете основанием для новой победы. Мы могли бы извлечь более пользы от прежних побед наших. Когда мы сражались за свободу, Бог благословил наше оружие, но сделает ли Он то же, когда мы станем драться для приобретения новых земель или ради золота Франции?
– Ваше сомнение резонно, – сказал купец более спокойным голосом, – но нужно иметь в виду, что вы обнажаете меч с тем, чтобы положить конец беззаконным притеснениям Бургундии.
– Послушайте, дорогой друг, – отвечал Бидерман, – конечно, мы, жители лесных кантонов, не очень заботимся о тех торговых делах, которые так сильно занимают бернских граждан. Но мы не покинем наших соседей и союзников в войне, оправдываемой обстоятельствами. Почти уже решено, чтобы от нас были отправлены уполномоченные к герцогу Бургундскому требовать удовлетворения. Главный Совет, собравшийся теперь в Берне, желает, чтобы я входил в состав этого посольства. Такова цель путешествия, в котором я приглашаю вас быть моим попутчиком.
– Мне было бы очень приятно ехать в вашем обществе, почтенный хозяин, но как честный человек, признаюсь вам, что по осанке вашей и наружности вы более похожи на вестника войны, чем на посланника мира.
– Я бы также мог сказать, – возразил швейцарец, – что ваш разговор и чувства скорее отзываются мечом, чем аршином.
– Я привык владеть мечом, прежде чем взял аршин в руки, – отвечал Филипсон, улыбаясь, – и очень может быть, что я еще до сих пор отношусь с пристрастием к прежнему моему ремеслу, причем более, чем это предписывается благоразумием.
– Я так и думал, – сказал Арнольд, – но вы, вероятно, сражались под знаменами вашего отечества против чужеземных врагов его; а в таком случае я готов согласиться, что война имеет в себе нечто, возвышающее душу, заставляющее забывать бедствия, причиняемые ею с той и с другой стороны существам, сотворенным по образу и подобию Божию. Но распря, в которой я участвовал, не имела такого благовидного предлога. Это была несчастная Цюрихская война[12], когда швейцарцы вонзали копья свои в грудь своих же единоземцев; где просили пощады и отказывали в ней на том