Куприн. Олег Михайлов
усиленной мускульной работой, стенки сердца от постоянного и чрезмерного напряжения необыкновенно расширяются, и получается то, что мы в медицине называем «cor bovinum», то есть бычачье сердце…
Незаметно Чехов сам увлекся. От описания паралича сердца и предшествующих ему явлений он перешел к другим сердечным болезням: приводил грустные и смешные примеры из собственной практики, говорил о трудностях диагноза при сердечной недостаточности, о тонкостях лекарского искусства, которое достигается единственно опытом, наблюдениями… Куприн позабыл о том, что собирался записывать подробности. «Да, если бы Чехов не был таким замечательным писателем, – думал он, – он был бы прекрасным врачом…»
– Ваш атлет умирает после схватки с противником? – внезапно спросил Чехов.
– Возможно… Или скончается прямо на арене… После того как американский атлет припечатал его к тырсе…
– Тырса? Что это?
Куприн улыбнулся смущенно, стесняясь, что знает что-то, что неизвестно Чехову.
– Это смесь песка и деревянных опилок, которой посыпается арена… Впрочем, во время борьбы арену обычно застилают брезентом.
– Так вот! – Чехов, играя пенсне, расхаживал по кабинету. – Представим все в последовательности.
– По замыслу, – сказал Куприн, – накануне состязания атлет переживает сердечный приступ. Врач осматривает его и настоятельно рекомендует отложить состязание…
Чехов откликнулся, подчеркивая каждое слово взмахом пенсне:
– Бешеный пульс, холодные руки, расширенные зрачки. Однако отложить борьбу невозможно…
Он закашлялся и кашлял долго, сухо, прикрыв глаза рукой. Подошел к столу, отвернулся, сплюнул мокроту в баночку и вытер рот платком. Постоял немного. Лишь на мгновение по его лицу прошло облачко, и вновь оно сделалось добрым и приветливым.
– А сама смерть, – глуше, чем обычно, сказал он, – наступает после поражения, в цирковой уборной. Вместе с чувством тоски, потерей дыхания, тошнотой, слабостью… Куприн, соглашаясь, кивнул головой. Очень самолюбивый, он в разговорах с Чеховым не испытывал никакой ущемленности, спокойно сознавая его правоту и превосходство.
В кабинет неслышно вошла скромная, гладко причесанная женщина в простом холстиновом платье.
– Что, Ма-Па? – ласково сказал Чехов.
– Обедать, Антоша… – отвечала сестра, с нежностью глядя на него лучистыми – чеховскими – глазами.
Куприну еще никогда не доводилось видеть такой дружбы между братом и сестрой. Антон Павлович и Мария Павловна понимали друг друга с одного взгляда, легко читая все, что происходило в душе каждого. «У меня с сестрами, – подумал он невольно, – ни с Софьей, ни даже с любимой – Зиной – такой близости не было. Я их люблю обычной любовью. Но она не переходит в родство душ…»
Куприн знал, что Мария Павловна, не желая нарушать течение жизни Чехова, не вышла замуж, вообще отказавшись от личного счастья. Чехов был также убежден, что никогда не женится,