Царский самурай. Роман-апокриф. Игорь Костюченко
растерялся. Попал. Вот теперь уж точно пропал. Ни слова на местном наречии сказать не в состоянии. Ах, зачем не учил японского перед путешествием! За полтора рубля в книжной лавке Корфа мог бы отличный учебник приобрести. Если бы не растранжирил деньги в кондитерской. Безе с кофием захотелось. Гвардейский шик! Чего доброго дойдет теперь до консула, а там и по линии Министерства иностранных дел прокатит. Серебряный нож с монограммой и костяной ручкой, на которой были вырезаны два якута, обдирающие тушу оленя, представился Мите. Этим ножом папенька депеши вскрывает. Все. Без разбору. Папа – педант. Так цесаревич Николай Александрович папе говорил. И папа гордился тем. Как титулом. Нет, будут неприятности. Будут. И еще какие. Рябушкин отчетливо представил, как спишут его теперь на берег. И папа лет десять будет корить его за неблаговидный поступок. Так опозорить род. Сбежать с корабля и заблудиться. Ну. И что, заблудиться. Вон лейтенант Веретенников, у Игнатьевых разговор на рауте слышал, загулял в Париже с кокотками. И тоже отстал от броненосца. Так ничего. Простили. Еще и героем представлялся. Митя видел этого Веретенникова на балу в морском собрании. Катенька Эгельстром, дочь контр-адмирала, охнула, когда лейтенант появился под сенью колоннады. И ее милые, как две незабудки, глазки наполнились слезами. Черт побери, так то ж Париж был. А не какой-то Кобе. Название придумали. Тьфу!
Митя запрокинул голову. Звезды были на месте – сверкали в вышине. Но луна не появлялась. Скрывалась за облаками. Тоскливо-то как! Он искренне пожалел сам себя. Удивился, когда услышал чей-то отчаянный всхлип. Надрывное рыдание. Словно полоснули мокрой тряпкой по камню. Оказалось, что плакал он сам. Мичман Рябушкин. Слезы градом. Комок в горле. Как в детстве, от горькой обиды. Когда гувернер Жорж оставлял его без сладкого и запирал на два часа в отцовском кабинете.
– Дмитрий, вы ли это? – нежданно раздалось из тьмы.
– Кто здесь? – всхлипнул мичман. Утер непрошенную слезу. Затрещала осока. Кто-то легко перескочил через канаву. Человек, перескочивший через канаву, щелкнул портсигаром. Пламя спички осветило его лицо.
– Ах, насилу вас отыскал, голубчик. Заплутали?
– Ваше высочество?
– Да, в этих местах, пожалуй, нетрудно сбиться с дороги, – сказал цесаревич Николай. – Хотите сигару?
– Крепкие? – неуверенно спросил Рябушкин.
– Попробуйте. Гаванские. У поручика Берендеева одолжил. И где он их достает?! Изумительные сигары.
– Я, признаться, ваше высочество, таких не пользую.
– Воля ваша. Но вы не стесняйтесь. Покурите. Успокоитесь. Вижу, вы переволновались. Нам бы подумать, как отсюда выбраться. Я вот ума не приложу. А вы?
– Я тоже, ваше высочество, – хлюпнул носом Рябушкин. Он все-таки угостился сигаркой. Курил неумело. И кашлял. Они постояли на краю японской канавы. Рассматривали звезды, проглядывавшие