Олимп. Дэн Симмонс
Стикни (в точности как моравек предсказывал Хокенберри), было непреодолимо.
– Дабы разрушить узы, которые связывали его с покойной, – невозмутимо начал огромный краб, – несчастный рассказчик вынужден брести назад, сквозь память и сознание, и повстречать всех до единой Альбертин – не только тех, которые существовали на самом деле, но и придуманных, вызывавших его тоску и ревность – словом, виртуальных девушек, порожденных разумом в те отчаянные минуты, когда Марсель гадал, не улизнула ли его любимая, чтобы пообщаться с кем-то другим. Не говоря уже об Альбертинах, разжигавших в нем желание: девушке, которую рассказчик едва знал, женщине, которую захватил, но не смог ею завладеть, и той, которая под конец так утомила его.
– Утомишься тут, – поддакнул европеец, надеясь, что не слишком открыто выказал по радиолинии собственную усталость от всей этой прустятины.
– Однако это еще цветочки, – безжалостно гнул свое Орфу, невзирая на прозрачный намек. – В горести рассказчик – тезка автора, как тебе уже известно, – заходит гораздо дальше… Постой, ты ведь читал, Манмут? Правда? В прошлом году ты убеждал меня, что все прочел.
– Ну… так, ознакомился, – признался маленький моравек.
Даже тяжкий вздох ионийца граничил с ультразвуковым колебанием.
– Хорошо, как я уже говорил, мало того что бедняге приходится взглянуть в лицо всем Альбертинам, прежде чем навеки отпустить из сердца ту единственную, вдобавок он должен сразиться с легионом Марселей, каждый из которых по-своему воспринимал разнообразные лики любимой: желал ее превыше всех благ мира, сходил с ума от ревности, что болезненно искажало его суждения…
– Ладно, а суть в чем? – нетерпеливо встрял европеец, интересовавшийся в течение полутора стандартных веков исключительно сонетами Шекспира.
– Да попросту в ошеломительной сложности человеческого сознания.
Орфу развернул свой панцирь на сто восемьдесят градусов, включил реактивные сопла, и давние приятели полетели в обратный путь – навстречу посудине, мостику, кратеру Стикни, навстречу призрачной, но притягательной безопасности. Пока они вращались, Манмут чуть не свернул шею, разглядывая красную планету над головой. Ему вдруг показалось – и весьма убедительно, – будто Марс немного приблизился. Фобос продолжал движение по орбите, так что Олимп и вулканы Фарсиды уже почти скрылись из виду.
– Ты когда-нибудь задумывался, чем отличается наша печаль от… скажем… грусти Хокенберри? Или Ахилла? – спросил иониец.
– Ну, не то чтобы задумывался… – откликнулся товарищ. – Наш схолиаст одинаково тоскует как из-за утраченной памяти о прежней жизни, так и из-за смерти своей жены, друзей, студентов и так далее. Этих людей разве поймешь. Впрочем, и наш профессор – всего-навсего восстановленный кем-то человек, воссозданный на основе ДНК, РНК, собственных книг и неизвестно каких еще гадательных программ. Что же до быстроногого – если он захандрит, то пойдет и прикончит кого-нибудь. А лучше целую свору кого-нибудь.
– Жаль,