Жизнь, как есть. Сергей Санеев
и курил… Курил он постоянно; мне кажется, что прерывал он это занятие только на время еды. И то можно посомневаться.
В то утро все было, как всегда. Поздняя осень, я вышел из дома затемно. Маршрут неизменный. В последнем дворе перед трамвайной остановкой заметил человека, лежащего немного в стороне от тропинки. Он съежился и скорее напоминал кучку выброшенной одежды.
Я подошел к нему и потрогал за плечо. Человек застонал – живой. Я перевернул его на спину и узнал Якова Михайловича. Глаза закрыты, изо рта – слюна… На мои вопросы не реагировал.
Надо нести домой. В моих руках портфель, с ним – сумка. Ладно, как–нибудь приспособлюсь. Людей–то нет рядом, рано еще, а то и помощи попросить не грех.
Взял его на руки, как ребенка, чтобы ему было удобней. Легкий. Взял еще и нашу с ним поклажу. Прошел метров двести–триста, уже и не такой легкий, как сначала. Портфель с сумкой – дополнительный вес и неудобство. Решил по–другому: несу Якова Михайловича метров сто, сажаю его на землю (лавочек не было во всей округе), возвращаюсь за поклажей. Несу портфель с сумкой до того места, где сидит Яков Михайлович, оставляю их, беру его. Опять – сто метров. И так далее, челноком.
Начали встречаться люди, а я начал понимать, что одному мне не дотащить его до дома. Стал просить прохожих о помощи, в лучшем случае слышал в ответ:
– Мне некогда.
Или:
– Спешу на работу, извините.
Одним словом, после трех обращений и отказов я обозлился и прекратил просить помощи у сограждан.
Уже страсть, как тяжело, спина онемела, ноги трясутся, руки не держат. Подумал–подумал, решил изменить способ переноски соседа на менее удобный для него, но более удобный для меня: взвалил его на плечо, в противоположную руку взял нашу с ним поклажу и пошел.
Я дошел–таки до дома, поднялся на наш третий этаж, уложил Якова Михайловича на диван в его квартире и грохнулся на диван в своей. Ноги тряслись, руки – тоже. Одежда, несмотря на достаточно прохладную погоду, мокрая от пота.
Посидел, принял душ, оделся в сухую свежую одежду и отправился на работу.
Опять все, как всегда.
Ближе к обеду позвонил на домашний Лие Семеновне узнать, как там Яков Михайлович. Она сказала, что приехавшая скорая констатировала смерть, и что она благодарна мне за то, что он умер дома, а не на земле в чужом дворе. Она говорила спокойным ровным голосом, видимо, для нее это было ожидаемым событием.
Господи, это значит, – он умер, пока я его нес. Ну да, если вначале он хрипел, то ближе к дому – затих.
Меня опять такая злоба взяла за черствость людей!… «Я тороплюсь, мне на работу», – их не касается чужая смерть.
Я подумал о соседе. Он шел своей дорогой, а смерть – своей. При его ужасном здоровье не припоминаю, чтобы он пользовался больничными. В любом состоянии, переваливаясь с ноги на ногу, этот маленький старый человек шел на работу.
Что это? Привычка? Сознательность? Ответственность?
Похоже, всего этого хватало в поколении наших отцов и даж�