Русский космизм. Антология. Борис Гройс
Однако для такого смирения существует обязательное условие: четко заявленной целью новой власти должна быть вечная жизнь на Земле для всех людей. Только в этом случае государство перестает быть частичной, ограниченной биовластью – такой, как она описана у Фуко, – и становится тотальной биовластью.
Учение Федорова было, как и многие другие философские дискурсы в России конца XIX века, реакцией на пессимистическую философию Шопенгауэра и ее критику у Ницше. Ницше провозгласил борьбу с нигилизмом главной задачей европейской мысли, и многие философы – от Хайдеггера до Батая и Делёза – последовали за ним. Русская мысль не составила исключения. Достаточно назвать имена Владимира Соловьева, Александра Богданова и Михаила Бахтина. Все эти в остальном столь разные авторы видели в победе над нигилизмом главную цель своей философской программы. Но что есть нигилизм для Ницше? Под нигилизмом Ницше понимал решение сказать «нет» материальному миру, приносящему человеку страдание и смерть, отвернуться от реальности в пользу воображаемого мира, будь то трансцендентный мир религии или утопический мир будущего. Ницшеанский пафос принятия реального мира как трагического, недоступного рациональному познанию присутствует у Батая, Бахтина, Делёза. Дионисийское начало, растворяющее мир в хаосе, есть для Ницше также источник витальной энергии, так как истинная жизнь понимается им как постоянная готовность к смерти. Сказать миру «да» означает также сказать смерти «да».
Русский космизм выбирает, однако, другой путь преодоления нигилизма. Подобно Ницше, он отказывается от «борьбы с миром» во имя трансцендентного идеала – будь то религиозного, этического или политического. Но мир видится Федорову и другим русским космистам не Хаосом, а Космосом, т. е. не угрозой жизни, а ее домом. Разумеется, понимание мира как Космоса, т. е. порядка, обеспечивающего возникновение и продолжение жизни, а не Хаоса, несущего с собой смерть, является актом веры. И сам Федоров охотно подчеркивает происхождение этого понимания из христианской традиции. Но дело в том, что ницшеанское видение мира как противоборства Аполлона и Диониса, в котором дионисийские силы хаоса по меньшей мере периодически побеждают, также можно считать актом веры. Сам Ницше указывает на это, отсылая читателя к дуализму зароастризма.
Человек не может вынести ситуации тотального хаоса, который уничтожает все предпосылки его биологического существования, – а ницшеанский сверхчеловек все еще так и не родился. Таким образом, тотальный хаос, или дионисийское начало, оказывается умозрительной конструкцией, которой не соответствует никакой эмпирический человеческий опыт. Даже рассуждая о хаосе, мы продолжаем жить в космосе. Более того, именно вера в устойчивость космоса позволяет нам рассуждать и писать книги об угрозе хаоса. Только если мир есть космос, а не хаос, технология, включая и технологию дискурса, становится возможной. Технология не является тогда, как считал Хайдеггер,