Заххок. Владимир Медведев
у передней стенки кузова, в головах кокона. Грузовик сдал назад, мазнул светом фар по кучке бесов, издали следивших за нашим бегством, и поплыл по тёмным улицам Ватана, по Карла Маркса, по Колхозной, Резо Резоева, Розы Люксембург, по Чорчинор и выехал на мост через Ак-су. От моста дорога пошла на подъём. Ватан развернулся передо мной от края до края, тёмное смутное пространство, кое-где обозначенное тусклыми огоньками. Я покидал наш посёлок без радости и без сожаления. Я вообще перестал что-либо чувствовать. Ни о чём не думал. Будто спал наяву. Мне чудилось, что и я, как покойник, вместе с отцом уплываю во тьму вперёд головой, спиной вперёд…
Не знаю, сколько прошло времени. Несколько раз нас останавливали, какие-то люди с оружием, карабкались на борт, заглядывали в кузов, светили фонариками, о чём-то спрашивали… Я не вникал, не интересовался. Боевики, погранцы – какая разница? Джоруб спрыгивал на землю, дед выходил из кабины, толковали с военными. Пусть разбираются сами… Встречный ветер похолодел, небо начало светлеть, обрисовались две гряды вершин по обе стороны дороги, и вскоре можно было различить реку – далеко внизу, слева, под обрывом.
Начала болеть голова. Подташнивало. Я знал, сказывается тутак, горная болезнь. Но мне было до лампочки.
– Замёрз, Андрюшка? – спросила Зарина и обняла меня, чтобы согреть.
2. Зарина
В полусне мне чудилось, что папа пришёл к нам домой. Он живой, весёлый, но почему-то очень странно одет. В белую ночную рубашку. Длинную, до пят, накрахмаленную и отглаженную…
Сквозь дрёму я услышала, как дядя Джоруб сказал:
– Талхак.
Он смотрел вперёд, стоя во весь рост и держась за передний борт кузова. Я вскочила на ноги, примостилась с ним рядом и увидела, что уже светло, а мы въезжаем в широкое ущелье. После дороги, стиснутой скалами, оно показалось мне очень просторным. Горы раздвинулись. Солнце ярко освещало левый склон. Верх его был крутым, почти отвесным, а низ широкими ступенями спускался к реке на дне ущелья, и там, на пологом откосе, среди нежно-зелёных прозрачных деревьев и крохотных распаханных полей теснились домики с плоским крышами… Правый склон ущелья оставался серым и холодным. У его подножия, на другой стороне реки, смутно виднелись дворы и домики. Утренняя тень делила кишлак вдоль по реке на две половины – светлую и тёмную.
Солнечная сторона выглядела как волшебное селение из сказки. Я с детства воображала, как в нём побываю. Забиралась к папе на колени: «Папочка, а когда мы поедем в Талхак?» Он смеялся, гладил меня по голове: «Станешь большая – повезу тебя в Талхак, всем покажу, какая у меня дочка».
Он по-русски чисто говорил, с небольшим акцентом. Мне это ужасно нравилось и казалось очень милым. Никто на свете не умеет говорить, как мой папа. Я всё спрашивала его: «Ну когда же поедем? Когда?» – Мама сердилась: «Не приставай к отцу с глупыми просьбами». – «Ну почему?! Мне очень туда хочется…» – «Он занят на работе. У него нет ни минутки свободной». Мама всегда нам это говорила. Особенно, когда папа вдруг куда-то пропадал и долго не приходил.
Однажды мы с Андрюшкой случайно узнали, что у папы в кишлаке