Дым. Иван Сергеевич Тургенев

      И, повернувшись к нему спиной, она вышла вон из комнаты. Правда, час спустя она умоляла его простить ее… Вообще она охотно казнилась и винилась перед ним; только – странное дело! она часто, чуть не плача, обвиняла себя в дурных побуждениях, которых не имела, и упорно отрицала свои действительные недостатки. В другой раз он застал ее в слезах, с головою, опертою на руки, с распущенными локонами; и когда, весь перетревоженный, он спросил о причине ее печали, она молча указала пальцем себе на грудь. Литвинов невольно вздрогнул.

      "Чахотка!" – мелькнуло у него в голове, и он схватил ее за руку.

      – Ты больна? – произнес он трепетным голосом (они уже начали в важных случаях говорить "ты" друг другу). – Так я сейчас за доктором…

      Но Ирина не дала ему докончить и с досадой топнула ножкой.

      – Я совершенно здорова… но это платье… разве вы не понимаете?

      – Что такое?.. это платье… – проговорил он с недоумением.

      – Что такое? А то, что у меня другого нет, и что оно старое, гадкое, и я принуждена надевать это платье каждый день… даже когда ты… когда вы приходите… Ты, наконец, разлюбишь меня, видя меня такой замарашкой!

      – Помилуй, Ирина, что ты говоришь! И платье это премилое… Оно мне еще потому дорого, что я в первый раз в нем тебя видел.

      Ирина покраснела.

      – Не напоминайте мне, пожалуйста, Григорий Михайлович, что у меня уже тогда не было другого платья.

      – Но уверяю вас, Ирина Павловна, оно прелесть как идет к вам.

      – Нет, оно гадкое, гадкое, – твердила она, нервически дергая свои длинные мягкие локоны. – Ох, эта бедность, бедность, темнота! Как избавиться от этой бедности! Как выйти, выйти из темноты!

      Литвинов не знал, что сказать, и слегка отворотился…

      Вдруг Ирина вскочила со стула и положила ему обе руки на плечи.

      – Но ведь ты меня любишь? Ты любишь меня? – промолвила она, приблизив к нему свое лицо, и глаза ее, еще полные слез, засверкали веселостью счастья. Ты любишь меня и в этом гадком платье?

      Литвинов бросился перед ней на колени.

      – Ах, люби меня, люби меня, мой милый, мой спаситель, – прошептала она, пригибаясь к нему.