Секрет политшинели. Даниил Альшиц
жив, он для нас «язык». Слышите, слово какое-то повторяет. Может быть, это позывной его дивизиона.
Прислушайся, Саня!
Я присел возле немца.
– Mutti, – шептал он. – Mutti…
– Насчет мути какой-то брешет, – перевел Кратов.
– Мутти – значит мамочка, – сказал я.
– Ага! – воскликнул Кратов. – Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.
– Поговори с ним, Саня. Умно поговори, – сказал Шведов. – А ты, Павел, помолчи.
– А про что говорить?
– Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, – пояснил Андрей. – Попробуй поговорить с ним как немец.
– Как фриц с фрицом, – усмехнулся Кратов. – Валяй, а мы послушаем.
– Постарайся хотя бы узнать, – продолжал Шведов, – где стоят его батареи.
Я потормошил немца за плечо. Он застонал.
– Wer ist da? (Кто здесь?) – спросил он слабым голосом. – Wer ist doch da? (Кто же все-таки здесь?) Ich höre nichts… (Я ничего не слышу.)
Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:
– Ich bin Gefreiter Rudi Kästler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)
– Mir kann man schon nicht helfen. (Мне уже нельзя помочь.) Ich hies Helmut Raabe. (Меня звали Хельмут Раабе.) Mutti, Mutti… mir ist so weh… (Мамочка, мамочка… мне так плохо…)
С этими словами немец снова потянулся вверх к скамейке, но тут же сник и замолк. Я еще раз потормошил его, но он больше не откликался.
– Подох, – сказал Кратов, тронув тело сапогом. – Немного вы от него узнали. Вполне можно было сразу добивать. Только зря время потеряли.
– Ничего не поделаешь. – Шведов взял в руки немецкую картy. – Попробуем сами разобраться в обстановке.
Мне было досадно, что так мало пришлось поработать по специальности. Конечно, мои товарищи успели убедиться, что свое дело я хорошо знаю. Но мне хотелось побольше поговорить при них по-немецки. Вероятно, именно поэтому черт толкнул меня на поступок, последствия которого я никак не предвидел. В моей голове блеснула мысль: «А что, если настал мой «звездный час»? Тот единственный и неповторимый момент, когда и я могу совершить нечто значительное. Что-нибудь такое, чтобы у того же Кратова не повернулся язык издевательски подбадривать меня: «Не трусь, переводчик!»».
Услышав очередной зуммер телефона, я схватил трубку и крикнул в микрофон:
– Zur Stelle Gefreiter Rudi Kästler, vierte Kompanie, drittes Regiment, zweiundfünfzigβte Infanteriedivision! (На месте ефрейтор Руди Кестлер. Четвертой роты третьего полка пятьдесят второй пехотной дивизии!) Андрей и Павел остолбенели. Я сделал им знак молчать.
– Was ist Rudi Kästler? (Что это такое – Руди Кестлер?) – прокричала трубка. Позывные? – спросил немецкий телефонист.
– Я их не знаю. Я говорю из трамвая на шоссе. Ваш наблюдатель Хельмут Раабе только что умер у меня на руках. Это все, что я могу нам сообщить. Мне надо идти догонять своих.
– Подожди у аппарата, осел! Я позову командира дивизиона.
Я разжал пальцы и отпустил эбонитовый рычаг, вделанный в корпус трубки. Связь