Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

      О, спутник вечного романа,

      Аббат Флобера и Золя —

      От зноя рыжая сутана

      И шляпы круглые поля;

      Он всё еще проходит мимо,

      В тумане полдня, вдоль межи,

      Влача остаток власти Рима

      Среди колосьев спелой ржи.

      Храня молчанье и приличье,

      Он должен с нами пить и есть

      И прятать в светское обличье

      Сияющей тонзуры честь.

      Он Цицерона на перине

      Читает, отходя ко сну:

      Так птицы на своей латыни

      Молились богу в старину.

      Я поклонился, он ответил

      Кивком учтивым головы

      И, говоря со мной, заметил:

      «Католиком умрете вы!»

      Потом вздохнул: «Как нынче жарко!»

      И, разговором утомлен,

      Направился к каштанам парка,

      В тот замок, где обедал он.

      От вторника и до субботы

      Одна пустыня пролегла.

      О, длительные перелеты!

      Семь тысяч верст – одна стрела.

      И ласточки, когда летели

      В Египет водяным путем,

      Четыре дня они висели,

      Не зачерпнув воды крылом.

      О свободе небывалой

      Сладко думать у свечи.

      – Ты побудь со мной сначала, —

      Верность плакала в ночи, —

      Только я мою корону

      Возлагаю на тебя,

      Чтоб свободе, как закону,

      Подчинился ты, любя…

      – Я свободе, как закону,

      Обручен, и потому

      Эту легкую корону

      Никогда я не сниму.

      Нам ли, брошенным в пространстве,

      Обреченным умереть,

      О прекрасном постоянстве

      И о верности жалеть!

      Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

      Я список кораблей прочел до середины:

      Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

      Что над Элладою когда-то поднялся.

      Как журавлиный клин в чужие рубежи —

      На головах царей божественная пена —

      Куда плывете вы? Когда бы не Елена,

      Что Троя вам одна, ахейские мужи?

      И море, и Гомер – всё движется любовью.

      Кого же слушать мне? И вот, Гомер молчит,

      И море черное, витийствуя, шумит

      И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

      С веселым ржанием пасутся табуны,

      И римской ржавчиной окрасилась долина;

      Сухое золото классической весны

      Уносит времени прозрачная стремнина.

      Топча по осени дубовые листы,

      Что густо стелются пустынною тропинкой,

      Я вспомню Цезаря прекрасные черты —

      Сей профиль женственный с коварною горбинкой!

      Здесь, Капитолия и Форума вдали,

      Средь увядания спокойного природы,

      Я слышу Августа и на краю земли

      Державным яблоком катящиеся годы.

      Да будет в старости печаль моя светла:

      Я в Риме родился, и он ко мне вернулся;

      Мне