Черно-белое Рэй-Ки. Михаил Роттер
комнат – много чего еще. Например, площадь мошонки правильного барсука-оборотня Тануки должна быть строго равна 8 татами. Тут я начал считать. Считать сквозь такой хохот было непросто. Размеры татами 90×180 см. Таким образом, площадь татами – 1,62 м. Площадь мошонки Тануки получалась примерно метров тринадцать квадратных.
Сэнсэй сидел, как камень: может, он даже не слышал моего хохота, а может, решил дать иноземному варвару отсмеяться вволю. Мне стало неудобно, я решил заткнуться и продолжить осмотр, пока была возможность.
Мебели в доме практически не было, видимо, почти все хранилось в шкафах, а спальный матрац или низкий обеденный столик вносили в комнату при необходимости, а потом убирали. В общем, ничего постоянного: стены из бумаги, а ковры из соломы. Понятный символизм: в мире нет ничего постоянного и ни к чему не нужно привязываться.
И наконец, среди всей этой тонкой, прозрачной бумажной-соломенной эфемерности в специальной нише висела настоящая, тяжелая, очень материальная вещь – длинный самурайский меч в явно дорогих ножнах, покрытых черным лаком. Рукоять была обтянута шероховатой кожей – насколько я понимал (а понимал я немного), это должна была быть кожа ската. Поверх кожи была намотана черная, явно в тон ножнам, лента из плотного шелка. Просто, со вкусом и из руки точно не выскользнет. Гарда представляла собой гравированную металлическую пластину, на которой с большим искусством были изображены цветы. Работа была такого качества, что я даже сумел «опознать» их. Это были хризантемы.
Странно было видеть в таком скромном доме такой «нескромный» предмет. Интересно, кстати, куда Сэнсэй прятал клинок, когда уходил из дома. Дверей нет, запоров нет, «приходи, кто хочешь – бери, что вздумается».
– Здесь никто никогда ничего не возьмет, особенно вещь, подобную этой, – заговорил наконец Сэнсэй. – Здесь мало людей, все всех знают, все знают меня, знают этот меч (интересно, почему меня не удивило, что он говорит о мече как о своем друге или родственнике, причем старшем). Всем известно, что это мой фамильный меч, который все равно вернется ко мне. Его уже пытались уносить. И не раз.
– И что?
– Сам видишь, он снова висит на стене.
– Что, сам пришел обратно?
– Ну, не совсем сам и не всегда сразу. Но возвращался всегда. Ладно, можешь его погладить, если интересно.
– А разве можно?
– Почему нет? – равнодушно ответил он и отвернулся.
По поводу «почему нет» я знал японскую притчу. Была она красивой и достаточно длинной, но суть ее сводилась к следующему:
«Однажды, когда мастер чайной церемонии шел по улице с подносом, уставленным чашками и баночками с чаем, на него случайно налетел подвыпивший самурай. Поднос упал, чашки разбились, а порошок чайного листа просыпался на рукав самурая.
Пытаясь счистить порошок с кимоно самурая, мастер случайно задел рукоять его меча.
– Ты коснулся моего меча! – возмутился самурай. – Удар по лицу, и тот был бы меньшим оскорблением.