Без ума. Проза на грани…. Тая Воробьёва
свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть» (Бытие, 2: 21—24).
…Одна плоть. Разве можно считать эгоизмом – стремление быть единой плотью с избранником? Мне страшно называть свою любовь к мужчине первородным грехом. Однако мне хочется вкушать запретные плоды снова и снова, упиваюсь женской властью над тем, кто, познав моё лоно, отныне будет ведомым страстью. Но это такая смешная иллюзия! Всегда будет кто – то лучше, умнее и красивее меня! В таком случае, чего стоит слово того, кого самоотверженно любишь, проводит параллели и сравнения? Такое занятие подобно мозаике, части которой собираешь без конца и края. И вот что интересно: чем сложнее мозаика, тем больше времени на неё затрачиваешь. То есть, по логике, слишком простые задачи дают в остатке меньший коэффициент полезного действия. Всё в этом мире лишь вопрос времени.
Дима поворачивается ко мне лицом и проводит рукой по моим волосам, волнами раскинувшимися по подушке. Всё во мне ликует от того, что мы уже четыре раза занялись любовью и мне абсолютно плевать на то, что пришлось соврать на работе, что не выйду из – за болезни. Страсть – это ведь действительно болезнь: непонятно, на какой стадии ты пожелаешь выдать ей талон на оздоровление.
Я иду по комнате к балкону. В ноги дует приятный ветерок. Шторки слегка покачиваются, пытаясь удержаться от его легких дуновений. Дима поднимает глаза и его ресницы пронзает последний луч солнца. В его руках только что приготовленный горячий шоколад. Он ещё не знает о том, что пока шоколад томился на плите, я пальцами залезла в кастрюлю и потом, втихую, вылизывала его как кошка сметану. Я приближаюсь к возлюбленному, храня этот дурной секрет в себе, и случайно оставляю отпечаток шоколадных пальцев на краю занавески. Его губы встречают меня поцелуем, подозрительно улавливая аромат сладкой преступности. Кажется, я поймана с поличным. Его улыбка сменяет солнце, мои зрачки расширяются, а радужка вокруг них приобретает неестественный зелёный оттенок. Один миг между прошлым и будущим, длиной в жизнь. Сейчас он ничего не знает обо мне, я ничего не знаю о нём. Более того, мы не желаем ничего предугадывать. Даже то, что когда – нибудь эта комната опустеет и ей не будет дело, что мы любили друг друга, что тут произносились первые важные для нас слова. Останется только занавеска, которая будет жить своей синтетической жизнью независимо от нас. Мне хочется касаться любимого лица своей юностью и преданностью и не думать обо всем этом. Именно здесь, я хочу, чтобы время замерло и не разлучало нас никогда.
– А ты помнишь свой первый поцелуй? – спрашивает Дима, внимательно всматриваясь в мои губы.
– Да. Было отвратительно, – просто отвечаю я.
Дима пожимает плечами. Видимо, ему повезло больше.
Не помню, как произошел наш с ним первый поцелуй. Просто вылетело из памяти. Значит, не запомнился. Мы с Димой работали в одном баре: я официанткой, он —барменом. На работе я часто поглядывала на моего обладателя светлой кожи – альбиноса с некоторым любопытством, пытаясь понять, что