Договориться с тенью. Галина Миленина
Ведь он ароматнее, с чесночком, а?
– Да, ты, внук, я вижу, основ-то жизни и не знаешь. А тут всё просто. Русский человек, он никогда пьяницей не был, за исключением тех поганых овец, что всё стадо портили. Крестьянину пить некогда было, да и преступно. Оно, конечно, выпивали по праздникам, но меру знали. А мера была такая – как после очередной рюмки перестал ощущать запах хлебушка, то всё, баста, пить больше нельзя. Хмельной, значит, уже. Аромат-то хлебный – тонкий, не то что у огурца твоего.
И дед, похрустев огурчиком, мечтательно протянул:
– Вот бы тогда, в партизанском лесу, такие сто грамм…
Павел смеясь, продолжил за деда:
– Вы бы до сегодняшнего дня из леса не вышли. Оленей бы стреляли да поезда под откос пускали. Да, дед?
– Эх, что ты мелешь! – рассердился старик и даже встал из-за стола. – Не знаете вы ни черта. В такое время живёте – сами не понимаете, какие счастливые. Сравнить вам не с чем. А мы горя хлебнули сполна. Ты хоть понимаешь, что говоришь? Я с первых дней в партизанах был и до последних. Через все испытания прошёл, скольких друзей похоронил в лесу!
Дед дрожащими пальцами достал из старого серебряного портсигара папиросу, чиркнул спичкой о коробок, не замечая услужливо поднесённую внуком зажигалку, закурил.
– Прости дед, я неудачно пошутил. И правда, расскажи, как оно было на войне партизанской, я уж и забыл твои рассказы, – попросил Павел. Дед понимал, что внук явно в угоду, ради примирения, а не интереса, задал вопрос. Но повёлся, так как в последнее время разговаривал лишь с самим собой и продолжил:
– Когда Севастополь держался, нам хоть изредка помощь была. Севастопольцы сами в осаждённом городе бедствовали, а партизан не забывали. После взятия города немцами сразу же прекратилась переброска продуктов и боеприпасов самолётами. Нам стало ясно, что базы переведены вглубь страны и мы остались без поддержки. Авиация врага не давала возможности нашим лётчикам прилетать в Крым. Почти четыре месяца мы не видели над своими головами ни одного краснозвёздного самолёта! Голод был самым страшным нашим врагом. Фашисты блокировали леса, заняли гарнизонами прилесные деревни, зверски расправлялись со всеми, кого подозревали в связях с партизанами. Да, ты прав, до войны большая территория крымских лесов была заповедной, и гуляли здесь на воле олени, муфлоны, косули. Пока животных было достаточно, наши охотники возвращались с трофеями, но длилось это недолго. Бывали дни и недели, когда партизаны не получали никаких продуктов. Ни ложки муки, ни кусочка мяса – абсолютно ничего. Чем мы тогда питались? Легче сказать, чего мы не ели, потому что ели всё: молодые побеги, листья, траву, древесную кору, прошлогоднюю мёрзлую картошку, оставшуюся на полях, трупы павших животных, их шкуры. А когда ничего не оставалось, снимали с ног обувь – постолы, резали их на лапшу и варили. Всё, что можно было жевать, всё, что усваивал желудок, – всё шло в пищу. «Поезда под откос пускали!» – передразнил дед внука.
Тот сидел молча, опустив голову.
– Ты представь, каково это было в тылу врага, у него под носом проползти