Ладья тёмных странствий. Избранная проза. Борис Кудряков
проволокой бью, она умоляет пощадить; предлагает выкуп; торгуюсь. Стегаю сильней, пока она, собрав вещи, не убегает, хромая на обе. Из седьмого времени года не вернется.
Светило вытекло через ухо Утверждения. Весь день вбивал в сосны и тополя огромные гвозди, пока изо лба не выросли корни и, как спрутистые руки, стали ощупывать неспособность, неспособность отсутствия эго. Через глаза (в зрачки и из затылка) проходили мягкие рельсы, и, как две врачующиеся кобры, змеились.
Вместе с дождем в озеро упали несколько деревень. Колокол ударился о голову плакальщицы, она собирала ил, он брызнул смехом. Длинноглазое мечтание посетило коричневую комнату. В ней бегал Путник, позвякивая цепью. Его снова поймали. Подъехала коляска, из неё вышла в синей шляпе Нога. Она привезла телеграмму: пора начинать падение. Он продолжал летать. А на площади всё ещё бегали ожидающие, потрясая бамбуковыми пиками. Они разглядывали падающего в бинокли. Были смущены волосатым планированием. Из-за рощи стреляли зенитки. Бежали стеклянные девушки, обламывая зубы километрам. Йога и эта.
Марфуша
Дворик на Глухоозёрной улице был тих и уютен. Шёл 1991 год. По радио передавали обещания народу.
Марфуша присела на скамейку под старым тополем и достала из сумочки сардельку. Сырую. С лопнувшим хрустом впилась мелкими зубами в прохладный овал. Смеркалось. Во дворе размашисто скрипели качели с двумя горбатыми девочками, они весело смеялись, переживая прочитанный рассказ Агнии Барто. В щели между сараями трое безработных электронщика пили пиво. Один был в камилавке, второй в берете, третий в пионерской пилотке.
Марфуша съела жадно и трепетно без хрена и горчицы вторую, третью, шестую сардельку. Четвёртую и пятую оставила на потом.
Ещё осталось семь, со вздохом пересчитала она богатство в сумочке.
Иболитов вышел из чистого подъезда, где он неспокойно ожидал Костоломова, чтобы одолжить на «поправку здоровья» и увидел Марфушу. Золотце какое, – восхитился он. Она сразу напомнила ему старшую дочь, уехавшую на Байкало-Амурскую магистраль в отряде рельсоукладчиц. И вот уже четырнадцатый год она присылала к первомайским праздникам открыточку с пейзажем художника Ендогурова.
Иболитов тихо зажмурился и вытащил из брюк клещи. Он всё понял. Он подошёл тихо и присел рядом с Марфушей. Она со слезами заглатывала восьмую сардельку. И с приятной тяжестью в пищеводе наблюдала дым из трубы котельной.
– И мне, – сказал Иболитов.
– Свои купите, – ответила едокиня.
– Ты где проходила воспитание, – сказал он, подсаживаясь ближе к ней и убеждаясь в своей догадке её несчастья. Марфуша вдруг по-вологодски рассмеялась, жарко полыхнула щеками.
– Дура, хочешь хороший совет, могу бесплатно.
– К почему? – уже по-ярославски сказала она.
– Ты ничего не чуешь? – громко по-егерски спросил Иболитов.
– Я сейчас невмочь, – она покачала головой.
Иболитов