Пятый дневник Тайлера Блэйка. Вероника Сазонова (Ли) Алексеевна
Ведь только лишь любоваться этой скрипкой можно было целую вечность.
– С-спасибо, – не удержавшись, вдруг поблагодарил Альберта Блэйк.
– Какой раз ты это говоришь? Девятый? – ухмыльнулся пианист. – Ладно, давай лучше начнем играть. Не будем пугать гостей своей болтовней. Они пришли сюда слушать не наши разговоры.
Слушать! Как же смешно это прозвучало. Но Тайлер все же послушался своего товарища и открыл ноты на нужной странице. Он кивнул Альберту, что уже сидел за фортепиано, и, поставив скрипку под подбородок, чуть приподнял смычок. Улам тоже кивнул в знак того, что можно начинать, и принялся наигрывать мелодию, после чего его подхватил и Тайлер.
Звук у этой скрипки был просто волшебным. Настолько прекрасная была та музыка, что хотелось на время забыть даже о том, как же во время игры ее начинает уставать и болеть рука, которой смычком музыкант нажимал на четыре тонкие струны скрипки. Но переставать играть тоже было нельзя, если хочешь насладится этой мелодией. И лишь истинный гений музыки мог не чувствовать этой усталости. Лишь истинный гений не только мог виртуозно играть, он мог наслаждаться игрой. Ведь порой мелодия могла сказать больше, чем слова. Человек, который слышит музыку, знает, играя, что это не он, это музыка играет на струнах его души. И порой эти струны натягивались так сильно, словно тетива лука, но именно эта боль в груди, эта щемящая боль и вызывала ту эйфорию, когда струну отпускали.
Для Тайлера музыка значила слишком много, и он никогда бы не променял ее ни на что. Он готов был бы зарабатывать гроши, играя на улице, но ему было главное самому слышать музыку, подыгрывать ей на струнах души, как авантюристы, которые порой играют на струнках судьбы и смерти ради прилива адреналина в кровь. И этим адреналином была именно та вибрация, создаваемая струной, когда ее отпускали. Это был своеобразный наркотик, от которого было невозможно отказаться, вгонявший в слепой экстаз и заставляющий уйти в себя до степени самых невероятных иллюзий и снов.
Это был обычный день в городе G.
Обычный и серый, как и сам город.
Запись двадцать первая
«Запись двадцать первая. Дневник пятый.
Карли пошла в школу. Я волновался, что это повлечет за собой проблемы. Сам я никогда не учился в школе и не знаю, что это такое. Карли стала видеть других детей, заводить друзей. Общение с людьми дает ей четко понять, что я не такой как все. Я боюсь. Боюсь, что она разлюбит меня. Я боюсь показаться ей ненормальным, сумасшедшим, больным.
Но она пока любит меня. А я – ее. Я готов отдать за нее жизнь, только если она попросит. Ах, если бы она знала, как я люблю ее!
Иногда ее учительница провожает ее домой, это помогает мне не отвлекаться от моей новой композиции. И вновь я никак не мог придумать для нее название. Это было уже четырнадцатое мое собственное сочинение, но окромя номера я никак не могу придумать название к нему.
Однако я надеюсь, что получу за него чуть больше, чем за номер 12. Я готовлюсь к этому концерту и Карли