Верховный маг империи. Диана Удовиченко
герцогу. Почему-то теперь я не сомневался в нашем родстве. Поклонился и закрыл его глаза. Синие, как небо Речного края. Синие, как глаза моей покойной матери. Синие, как сапфиры, украшающие золотой кружок, который герцог перед смертью вложил в мою ладонь.
– Да примет Луг твою душу в Счастливых долинах, – следом за Дживайном повторил я, касаясь прощальным поцелуем холодного лба. – Пусть твой путь будет спокойным. Я выполню клятву, дядя…
Я вышел за дверь, где меня встретили встревоженно-вопросительные взгляды Грациуса и пожилого дворецкого. Не имея сил говорить, я ответил кивком. Старик тихо заплакал, утирая слезы большим накрахмаленным платком. В спальню печальной вереницей потянулись слуги, чтобы попрощаться со своим господином. Видно, лорд Глейнор был справедливым и добрым хозяином – все искренне горевали по нему. Я вернулся обратно в холл и опустился в кресло. Душу когтила боль потери, хотелось побыть одному. Угадав мое желание, Грациус молча встал и, ободряюще коснувшись моего плеча, вышел. Я зачем-то с силой тер лицо, так, словно пытался стереть весь ужас этого дня. В голове засела одна мысль: почему, ну почему я не успел даже поговорить с герцогом? Тот случай, когда он был пьян, не в счет. Тогда он лишь поведал мне печальную историю своей сестры – моей матери. Это было важно, очень важно. Но ведь я мог узнать о нем и обо всей его семье гораздо больше! Почему потом не попытался побеседовать с ним еще? Просто так, о жизни. Обо всем. Теперь брат моей матери ушел из этого мира. А я даже не знаю, что он любил, а что ненавидел. О чем он думал, мечтал? Я мог бы услышать его воспоминания о покойной Изабелле, вместе посмеяться над их детскими проделками – ведь они были, обязательно были, все дети шалят! Мы вдвоем погоревали бы о маминой ранней смерти, выпили бы за спокойствие ее души. Стали бы друзьями… А теперь он там, с мамой. А я здесь. И ничего этого уже не будет… В глубине души я осознавал, что корю себя напрасно. Не было у нас времени для дружеских посиделок и неспешных бесед за стаканчиком вина. Слишком много надо было успеть, слишком велика была лежавшая на герцоге, да и на мне, ответственность. Но чувство вины, бессмысленное, нерациональное, и такое естественное для оставшегося в живых, продолжало сдавливать сердце. Следом пришла злоба – тяжелая, свинцовая, заставляющая сжимать кулаки и стискивать зубы. Пусть я не успел подружиться с этим сильным, великодушным, благородным человеком. Зато я выполню свое обещание. Уничтожу виновника всех этих кровавых событий. Странно, но я не осознавал в тот миг, что в отместку за смерть дяди собираюсь убить собственного отца. Да я даже в мыслях не мог назвать Вериллия Фламиера своим отцом! От тяжких раздумий меня отвлекло тихое сопение. Обернувшись, я увидел, что рядом со мной сидит дядя Ге. Глаза моего опекуна блестели, на лице застыло скорбное, виноватое выражение.
– Ты прости меня, сынок, – тихо произнес он.
– За что? – удивился я.
– Да вот за то самое… не говорил я тебе, кто ты есть на самом деле… а сейчас думаю, может, напрасно?
Только тут до меня дошло,