Аврора Горелика (сборник). Василий П. Аксенов
революцию меня толкнула литература. В какой-то момент мне надоели книжные салоны, где тебе все время суют в нос Шекспира, Камоэша, ну, этого Борхеса, все такое как бы невонючее, нетленное. Никто там не знал, что такое тлен, что такое вонь, потому что никто по-настоящему не был в революции. Тут пустили слух, что у нас там на опушке леса набирают бригаду, я туда и уехал на своем велосипеде, который уже много лет стоит в Музее Революции и одновременно в Музее литературы; где копия, где оригинал, я и сам запутался.
Дело в том, что в литературу я вернулся задним ходом из революции. Из всех лозунгов тех дней один был мне милее всего как песня незамутненного народного потока: «Грабь награбленное!» И тут я заметил, что и это, самое святое, стало покрываться коростой. Лозунг масс стал превращаться в лозунг аппарата. «Грабь награбленное награбленное!» – так он фактически стал звучать в устах аппарата джунглей.
Все чаще в структурах партии стали появляться умудренные классикой писатели. Прикрываясь бесчисленными терминами, они заключали миллионные договора с американскими издательствами, получали всемирные премии, а потом наведывались в джунгли, к тем, кто день и ночь ползал там с автоматами, с ножами в зубах, к тем, кто не прочел и единой брошюры. Поднабравшись ума и от тех и от других, я сбежал из бригады, прихватив всю кассу взаимопомощи, и погрузился в двойное подполье – и от партии, и от литературы.
Именно там, в подполье, в обществе крыс, игуан и сколопендр я начал создавать свой цикл циклопического реализма. Я мог бы давным-давно выйти на поверхность и стать звездой, но мне нужна была муза. Она появилась наконец в лице неотразимой русской шлюхи то ли в Ленинграде, то ли в Петербурге – уже не помню, во всяком случае, она была со мной во время моего последнего боя с федеральными агентами на окраине Чикаго. Гринго убили меня, но я продолжал жить в целом сундуке неопубликованных романов. Распотрошив сундук, девка пустила эти романы в ход, и они начали свое триумфальное шествие по книжным магазинам того мира, который нам так хотелось уничтожить. Она пустила по ветру все мои миллионные гонорары, но я на нее не сержусь, ведь это у нее в памяти я еще жив, и это со мной она явилась в эту пьесу, в лиссабонские жаркие сумерки накануне восстания, о котором я мечтал и в джунглях, и на бумаге! Пусть там, где все вы пока что пребываете, дорогие товарищи, я остался только в виде памятника на месте своей последней битвы, здесь-то, на сцене, я еще ой-б-ёй как жив! (Уходит в глубину сцены.)
ГОРЕЛИК
(отмахивается от монолога). А, все те же, все о том же! Столько лет все о том же, как будто у человечества нет проблем с тем тонким слоем животворного и тлетворного, без которого мы превратимся в камни, без которого не сможем даже сгнить! (Поворачивается к своим собеседникам и видит, что их нет на сцене.) Что это? Студентов-то как ветром сдуло! Помнится, и мы так делали, когда проходили курс наук в Электротехническом. Завалимся в «Чвановский», напьем, нажрем, а потом кто-нибудь выбьет пробку из щитка, и все в темноте смываются.
Входит мрачный Ст. Официант.
ГОРЕЛИК
Ты видишь, друг, студенты-то смылись.
Ст.