Азарт. Максим Кантор
кой ляд мне такая свобода!
– Да я вообще рисовать приехал!
– Это ж надо: задарма таскать мешки!
– Так ведь…
И разошлись. В другой раз так поговорили:
– Десять досок за десять часов!
– Так мало?
– Самый дешевый труд – мешки таскать!
– А что потом делать?
И разошлись. В другой раз так:
– А потом нас поставят картошку чистить…
– Почему картошку?
– Или полы мыть… Еще десять досок купим…
– Так ведь…
В следующий раз:
– Это у нас такой путь к мечте?
– Зато честно…
– Тебе-то зачем тут уродоваться?
– Все пошли – и я пошел…
И правда: а зачем я пошел перетаскивать мешки? Я ведь приехал рисовать – ехал в круиз на океанской яхте, и вот одного дня не прошло, как уже таскаю мешки с какао-бобами в амстердамском порту. Я же хотел в каюте морские пейзажи рисовать… Эволюция мечты меня потрясла.
Я даже поставил мешок на бетонный причал и сел на него, прервал трудовой процесс. Ведь это же поразительно, думал я, как просто заставить человека работать – причем совершенно бессмысленно работать! Кто сказал, что нам надо перенести эти дурацкие мешки? Зачем их таскать? Чтобы купить доски? Которые положат на палубу ржавого корабля, который не плывет? А если однажды и поплывет, то пойдет по северным рекам, и дурень Йохан будет на палубе скакать козлом и играть на консервных банках? Вот ради этого безумия я сейчас тут сдохну под тяжестью какао-бобов?
Моросил мелкий дождь, дул холодный ветер, плоский пейзаж со складскими помещениями бурого цвета был отвратителен. Свинцовое море шумело, и если глядеть пристально в чехарду волн, кружилась голова.
Зачем я здесь? Какая идея стоит того, чтобы я здесь помер?
– Ты помираешь потому, что любишь труд в компании. Ты – человек коллектива. И тебе неловко увильнуть, если другим тяжело.
Это сказал Адриан, угадав ход моих мыслей. Оксфордский историк развалился под навесом на тюках с шерстью, отгруженных с аргентинского корабля. Тюки сложили в сухом месте, под крышей, и вот британец расположился там с комфортом, покачивая желтым ботинком и наблюдая, как мы корячимся.
Общество утопии стратифицировалось стремительно. В отличие от широко известной схемы Платона (поэты, стражи, философы) наша утопия предложила свои страты: пролы, идеологи и торговцы.
Пролетарии тягали мешки; с нами все было ясно.
Идеологи нас поучали – для пылкого поэта Цветковича, оксфордского балабола Адриана и активистки Присциллы пролы были предметом исследования.
Торговцы искали выгоду помимо нас; Яков, Янус и Микеле были заняты аферами.
Поведение у каждой из страт было особенным. Торговцы остались на корабле, их на дождь выманить было невозможно. Идеологи явились на причал поглядеть вблизи, как пролетариат надрывается, дать трудящимся совет. Правда, устроились идеологи в сухом месте. Присцилла столь же вальяжно,