Карьера Отпетова. Юрий Кривоносов
реноме – пиши пропало.
Однако прививочный пункт являет собой на карте Черноблатского белое пятно. Краем уха слыхал он о строгостях, водившихся в этом заведении с тех пор, как какой-то непривитый артист с чудной птичьей фамилией завез в город какую-то страшную и прилипчивую хворь. Он пробует «оттянуть в камыши» и спрашивает:
– А куда, чтоб мне в бумаге-то отметить, поездочка?
– В Кудынистан.
Говорят, там влажные тропики. Микробов навалом.
Эпидемии. Может, лучше привиться? Заразы-то не боитесь?
– Зараза ко мне не пристает; – отрезает Отпетов. – Так что – дуй. Тебе полезно двигаться, А то все по телефону, да по телефону. Ишь разжирел, чистый Черчилль!
«– Чья бы корова мычала», – думает Черноблатский. Его так и подмывает сказать «от дистрофика слышу!», но вместо этого он браво гудит: – Слушаюся, папа! – И интересуется: – А фотка у Вас есть для документа?
Фотки там не требуется, без фоток справочки эти выдают.
Главное, чтобы имя-фамилия и год рождения с паспортом сошлись. Так что проследи.
Прививочный пункт. Очередь плотно закупорила крохотную прихожую. Черноблатский в другом случае черта бы с два встал в хвост – у него отработано десятка полтора способов проникать в кабинеты по системе ВВО (вне всякой очереди), но на сей раз поручение столь тонкое, что возможный шум может провалить всю операцию.
Дверь в кабинет приоткрывается, оттуда выглядывает не то санитарка, не то медсестра и приветливо выпевает:
– Следующий, зайдите, пожалуйста!
Черноблатский видит ее натурально розовые щеки, и ему делается тоскливо. Он страх как не любит связываться с этими вчерашними школьницами – они за своими дурацкими принципами не умеют разглядеть собственной же выгоды и использовать те возможности и резервы, которые, по его мнению, самой природой заложены в любой должности.
Не нравится ему и то, что между прихожей и кабинетом нет никакого промежуточного помещения – отпадают последние шансы на предварительные переговоры, а действовать сходу и в лоб Черноблатский не любит, да и знает, что толку от такого разговору – пшик. Поэтому он и предпочитает телефон: и назваться можно самим Господом Богом, и почву пощупать, и посулить благодарность, и намекнуть. Тем более, что на внешность брать он не может – солидность его глядится мешком, и рожа, честно говоря, подкачала – разбойничье что-то в ней на старости лет прорезалось. Зато с голосом ему пофартило: хоть и говорит он, словно жуя чего-то, в неразборчивости этой и в низости тембра слышится этакая снисходительная небрежность и угадывается начальственность.
Когда подходит его очередь и краснощекая распахивает перед ним дверь, он видит стеклянный столик на гнутых никелированных ножках, сплошь заваленный ампулами, шприцами и какими-то длиннющими иглами, и возле него – тощую, как жердь, даму в белом. Она стоит к нему боком, как-то странно – откинув назад корпус, но наклонив вперед маленькую голову в белой круглой шапочке, из-под которой немигающе и страшно поблескивают