Карьера Отпетова. Юрий Кривоносов
Это другое дело. Тогда давайте ее пригласим – посмотрим, поговорим…
ТИХОЛАЕВ: – С ней не поговоришь – глухонемая она.
МИНЕРВА: – Этого нам только не хватало! Как же с ней работать?
ТИХОЛАЕВ: – А чего тебе с ней работать? Показала на мусор – подметет, дала бумагу – отнесет, с веником, что ли, ей разговаривать?
ОТПЕТОВ: – Глухонемая – это хорошо, я таких люблю, глухой, по мне, двух ушастых стоит, меньше слышишь – меньше знаешь, глупостей лишних не наберешься. А немая – еще лучше. Молчание, как говорится, золото, я вообще за безгласовое общество! Звать-то ее как?
ТИХОЛАЕВ: – Инокиня Маруся.
ОТПЕТОВ: – Узнать бы, кто ее протежирует…
ТИХОЛАЕВ: – Скумекал, ваше Преподобие, уже навел справки…
ОТПЕТОВ: – Голова! Ну, не тяни резину…
ТИХОЛАЕВ: – В Печатный ее прислал по межкультовому обмену сам Шарадов – с личным письмом и указанием пристроить в спокойное место. Пишет: обидят – секир-башка сделает.
БАРДЫЧЕНКО: – Что-то не пойму, почему из такого далека – аж от самого Шарадова – и при таком покровителе на столь скромную работу?
ОТПЕТОВ: – А тебе бы все понимать… Сказано же – с дефектом она…
БАРДЫЧЕНКО: – Не велик дефект, с ним бы я – только назначь – большим начальством мог бы работать: слушать бы никого не слушал, только бы директивы сверху почитывал, да циркуляры бы вниз спускал в письменном виде…
ТИХОЛАЕВ: – Любишь ты, брат мой, сослагательное наклонение. Если бы, да кабы… И большое начальство в примитиве понимаешь, или шуткуешь по недозволенному… Ни хрена бы ты на ее месте не сделал, потому что она, как в сопроводительном письме значится, только читать может, а писать – нет.
БАРДЫЧЕНКО: – Это вообще шелупонь какая-то! Такого не бывает!
ТИХОЛАЕВ: – Значит, бывает, раз сверху указано… Случай, конечно, феноменальный: в человека попадает, а из него уже – никуда.
МНОГОПОДЛОВ: – Заглушка!
ТИХОЛАЕВ: – Об протрепаться не может быть и речи.
ОТПЕТОВ: Идеальный вариант! Только проверить бы ее все же не мешает…
ВЕРОВ-ПРАВДИН: – Доверяй, но не передоверяй!
ОТПЕТОВ: – У меня на людей рентген – каждого насквозь вижу! Ганна, зови инокиню!
Входит Маруся. На ней черное монашеское платье-миди, стянутое на тонкой талии восточным расшитым пояском, голова покрыта зеленой с золотом тюбитейкой, поверх которой накинут черный с большими красными розами кашемировый платок. Она останавливается у входа на том же месте, где стоял Олексий Злостев. Маруся совсем не похожа на человека убогого – держится с достоинством, лицо гордое, несколько суровое, но смягченное нежным легким румянцем; из-под густых – валиком – бровей смотрят очень внимательные серо-голубые чуть навыкате глаза. Они перебегают с одного лица на другое, как бы делая мгновенные снимки каждого из присутствующих. Вот они останавливаются на Отпетове и застывают, как ему кажется, с выражением восхищения.
Если бы он действительно мог по глазам читать мысли, то прочел бы в них: – «Боже мой, какой