Записки из подполья (сборник). Федор Михайлович Достоевский
Риги, – проговорила она нехотя.
– Немка?
– Русская.
– Давно здесь?
– Где?
– В доме.
– Две недели. – Она говорила все отрывистее и отрывистее. Свечка совершенно потухла; я не мог уже различать ее лица.
– Отец и мать есть?
– Да… нет… есть.
– Где они?
– Там… в Риге.
– Кто они?
– Так…
– Как: так? Кто, какого звания?
– Мещане.
– Ты все с ними жила?.
– Да.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Зачем же ты от них ушла?
– Так…
Это так означало: отвяжись, тошно. Мы замолчали.
Бог знает почему я не уходил. Мне самому становилось все тошнее и тоскливее. Образы всего прошедшего дня как-то сами собой, без моей воли, беспорядочно стали проходить в моей памяти. Я вдруг вспомнил одну сцену, которую видел утром на улице, когда озабоченно трусил в должность.
– Сегодня гроб выносили и чуть не уронили, – вдруг проговорил я вслух, совсем и не желая начинать разговора, а так, почти нечаянно.
– Гроб?
– Да, на Сенной; выносили из подвала.
– Из подвала?
– Не из подвала, а из подвального этажа… ну знаешь… там внизу… из дурного дома… Грязь такая была кругом… Скорлупа, сор… пахло… мерзко было.
Молчание.
– Скверно сегодня хоронить! – начал я опять, чтобы только не молчать.
– Чем скверно?
– Снег, мокрять… (Я зевнул.)
– Все равно, – вдруг сказала она после некоторого молчания.
– Нет, гадко… (Я опять зевнул.) Могильщики, верно, ругались, оттого что снег мочил. А в могиле, верно, была вода.
– Отчего в могиле вода? – спросила она с каким-то любопытством, но выговаривая еще грубее и отрывочнее, чем прежде. Меня вдруг что-то начало подзадоривать.
– Как же, вода, на дне, вершков на шесть. Тут ни одной могилы, на Волковом, сухой не выроешь.
– Отчего?
– Как отчего? Место водяное такое. Здесь везде болото. Так в воду и кладут. Я видел сам… много раз…
(Ни одного разу я не видал, да и на Волковом никогда не был, а только слышал, как рассказывали.)
– Неужели тебе все равно, умирать-то?
– Да зачем я помру? – отвечала она, как бы защищаясь.
– Когда-нибудь да умрешь же, и так же точно умрешь, как давешняя покойница. Это была… тоже девушка одна… В чахотке померла.
– Девка в больнице бы померла… (Она уж об этом знает, – подумал я, – и сказала: девка, а не девушка.)
– Она хозяйке должна была, – возразил я, все более и более подзадориваясь спором, – и до самого почти конца ей служила, хоть и в чахотке была. Извозчики кругом говорили с солдатами, рассказывали это. Верно, ее знакомые бывшие. Смеялись. Еще в кабаке ее помянуть собирались. (Я и тут много приврал.)
Молчание, глубокое молчание. Она даже не