Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда. Олег Рогозовский
дома своеобразия. Занимали мы отдельные две комнаты на втором этаже без кухни и туалета.
У меня были друзья во дворе, как правило, старше меня. Когда один из них, Гена, пришел в неурочное время – я сидел на горшке в прихожей – то я, смутившись, чтобы достойно выйти из сидячего положения сказал ему: «Гена, закрой глаза, только рот не открывай»[18]. Это говорит о том, что меня иногда баловали сладостями. Основной едой, кроме картошки и селедки (которую я оценил только лет через пятнадцать[19]), являлась пшенная каша. Её с тех пор предпочитаю другим. Сейчас понимаю, что жили мы неплохо.
В годы войны на Вологодчине резко возросла смертность. Непосильные для женщин, стариков и подростков условия труда, вызванные военными условиями болезни и эпидемии привели к тому, что уже в 1942 году смертность превысила рождаемость в пять раз[20].
«А у нас во дворе» еще одним моим «другом» был водовоз, бородатый вологодский мужичок с обледенелыми санями, на которых неведомо как помещалась огромная бочка с водой. Послушный заиндевелый гнедой мирно ждал его у одного из домов, пока водовоз скликал жителей по воду. Мужик он был добрый и позволял не только гладить коня (кормить практически было нечем), но и кататься на санях по мере того, как бочка постепенно опорожнялась. С водовозом связано и мое двухстороннее воспаление легких. Он мне поручил сторожить лошадь, пока ходил по домам, и я без движения замерз, но пост не оставил. Буба сдала в Торгсин какие-то остатки ценностей (серебряные ложки с вензелем из ее приданого сохранились), и меня отпаивали молоком с маслом и медом. Тетя Леля (Семечкина) в такой же ситуации с внуком Виталиком сбила белую эмаль с ордена св. Георгия[21] (он сделан из золота высокой пробы) и в ступке постаралась придать кресту неузнаваемую форму.
С лошадью водовоз разговаривал на единственно доступном ей, как он понимал, языке. Когда я, делая из табуреток сани, играл дома в водовоза, то изъяснялся я, естественно, так же, как и он. Буба пришла в ужас, и, не сумев мне объяснить, что обозначают эти слова и что же в них плохого (перевод трехбуквенного слова в письку был неубедительным), даже плакала и взяла с меня обещание эти слова забыть. Я пообещал, и, тогда еще послушный мальчик, честно старался обещание выполнить. Через неделю после какой-то спокойной игры я заплакал, а когда буба стала допытываться, в чем причина, плач перешел в рыдания: «Не могу… эти слова… забыть». Увы, никто их не забывает, даже те, кто их не знает[22].
Невозможность выполнить что-нибудь обещанное осталась до седых волос причиной беспокойства, а иногда и стресса. Но пришло и понимание, тогда еще словесно не сформулированное: ты можешь быть гораздо хуже «внутри», но этого никто не должен видеть (или слышать). Жаль, что с такими понятными случаями и возможностью их своевременного осмысления встречаться в жизни приходилось редко. А «Писем к сыну» лорд Честерфильд мне не писал. «Письма» в Киеве я даже купить не мог.
Что же касается слов, то
За годы войны Вологодская область, не подвергшаяся оккупации и не являвшаяся полем больших сражений потеряла 220 тыс. мирного населения. Еще 180 тыс. не вернулось с фронта. Потери превышали средние по областям в 1,8 раза (В.Б.Конасов), по Б. Соколову, обосновавшему общие потери войны в 40 млн. человек – в 1,25 раза.
Орден св. Георгия – не путать с солдатским георгиевским крестом. Высшая военная награда в царской (и теперешней) России. Орденом награждались «единственно за особое мужество и храбрость, и отличные военные подвиги». Так как главнокомандующий русскими войсками государь император Николай II, по мнению собрания Георгиевской Думы, таких качеств не проявлял, то Дума два раза отказывалась его награждать. Потом все-таки, когда Георгиевские Думы были созданы на каждом фронте, царя наградила в 1915 г. орденом IV степени Дума Юго-Западного фронта, где царь, если и бывал, то редко. Офицеры были очень недовольны этим награждением.
В чем сходство и отличие мата от диамата? – Диамата никто не понимает, но все говорят, что знают. Мат знают все, но многие делают вид, что не понимают. Однако оба являются оружием в устах пролетариата – студенческий анекдот. Диамат – диалектический материализм, как и История КПСС с политэкономией социализма, были для физиков трудными экзаменами.