О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011. Наталья Казьмина
носках – для утепления образа.
История была про настоящую любовь, вспыхнувшую между богатым помещиком и бесприданницей, живущей в воровском притоне. Золовка ее оговорила, помещик обиделся, стал крутить шуры-муры с хозяйкой, потом его глаза открылись (не мог уйти от Аннушки, потому что любил и верить не хотел, и простить готов был воров). Вукола и его жену Евгению, он, как мог, наказал, а невесту увез. (Вдруг вспомнила, как играли «Позднюю любовь» у С. Женовача на курсе, ее У. Баялиев делал. Вот где был и детектив, и простодушие, и лукавство. Но… характеры были соблюдены.)
Но тогда надо проверять логику всех персонажей, сводить всех к общему знаменателю. А они играют, кто во что горазд. Вышла развлекалочка. Касса у спектакля будет, без премии обойдутся. Зачем поощрять это?
25 июня
Умерла А. А. Казанская.
15-го я звонила ее поздравить с днем рождения, ей исполнилось 88. Говорила с Олей, А. А. была на даче, а Оля собиралась куда-то в Сибирь с театром на гастроли. Я хотела А. А. набрать по моб., но так и закрутилась. Теперь опять чувство вины и тяжести неимоверной. После того, как я написала ее портрет в книжке, мы стали как бы дружить. На Новый год она мне вдруг позвонила и поздравила, сказав, что теперь ей мало кому хочется в этот день звонить, а мне захотелось. Это было ужасно приятно. И Л. Максакова ей звонила и очень хвалила мой текст. (При этом Максакова мне не позвонила и за себя спасибо не сказала.) Несколько раз в год после этого мы созванивались, и я к ней ходила в гости. Сначала на Студенческую, а потом на Плющиху. Они с Олей устраивали мини-прием, стлали на свое красное дерево хрустящую скатерть, какой-то там фарфор и хрусталь, и мы выпивали-закусывали и беседовали. А как здорово было организовано празднование ее 85-летия в Доме актера, на 7-м этаже, в отдельном зале. Были ученики, (Ю. Рутберг, А. Лобоцкий, А. Лысенков и еще кто-то), были «друзья дома», В. Молчанов (советский и российский теле- и радиоведущий) и А. Дмитриева (советская теннисистка, советская и российская спортивная журналистка и телеведущая), которые оба оказались лучше живьем, чем в телевизоре. Он – искреннее, не такой сладкий и равнодушный. Она – в сто раз умнее, остроумнее и обаятельнее.
А. А. грустила, когда я звонила редко, Генку просила передать, что я ее забыла, и она откажет мне от дома (шутка). Вина перед ней осталась страшная. По-моему, мы были у нее год назад. Так я и не расспросила ее о Барнете. Мне так хотелось написать про него, чтобы восстановить справедливость. Не уговорила. Она однажды отрезала, что говорить не будет, а я больше не лезла. А в последний раз она вдруг, когда Оля и Генка ушли, стала мне рассказывать про свой роман с П. Вильямсом (советский живописец, график и театральный художник, 1902–1947). Диктофон я включить не могла, вечером что запомнила, записала, но и это уже не проверишь. И теткины письма опубликовать я ее не уговорила. Ощущение невозможности вернуть что-то и переделать гнетет страшно.
Почему-то первым, кто рассказывал по ТВ об А. А., был В. Фокин. Паша Л. мне потом рассказал, что телегруппа просто пришла в училище, и Фокин оказался первым, кто попался им на