Дневник. Том 2. Любовь Шапорина
назначение в Среднюю Азию. Но т. к. бумаги ее случайно отправили в Ленинград, велели ехать в Ленинград. Здесь о школе и думать забыли, а послали на работу, на пути, разгружать вагоны, укладывать шпалы. Зарплаты полагалось 400 рублей, с разверсткой по часам, но постройка общежитий, столовых не оплачивалась: «Работаете для себя». Повезли в Териоки, сидели там двое суток без хлеба и пищи. Был один хороший мастер, платил по 3, по 4 рубля за час, остальные по 1 рублю 50 к. и по 1 рублю 75 к. Попала под вагон, отрезало ступню. Отец ее организовал партизанский отряд. Свои же выдали. Немцы его расстреляли. У него было пять братьев – все погибли на войне. Она с отцом тоже партизанила, в разведку ходила. Как-то раз она с двумя девчонками, 11 и 13 лет, ей самой шел пятнадцатый, перерезали телефонный кабель. Немцы скоро заметили и арестовали много народа и их в том числе. Всех их, человек 30, посадили на «черного ворона» и повезли куда-то. Машина, хоть и крытая, сзади была открыта. Ехали вечером, дело было зимой, вьюга. Они, девчонки-то, и спрыгнули прямо в сугроб, никто не заметил.
Рассказывала, как со свадьбой ездила. Немцы свадебные поезда разрешали. Тут и жених с невестой, и поезжане[157], и поп, на сто километров в немецкое расположение проехали, останавливались в селах, крестьяне давали хлеб, все, что могли.
Рядом со мной Люся, хорошенькая двадцатилетняя девушка, своим высоким лбом вызывавшая в моем воображении воспоминания о портретах Возрождения.
Еще две пожилые женщины из мещан. Это единственный класс, который даже в блокаду не голодал. В последний вечер я спрашиваю Нину, есть ли у них в деревне колдуны. «Колдунов у нас нету, а ведьм много». И пошли рассказы. Все приняли участие и наперебой рассказывали случаи, очевидцами которых были или сами, или их близкие родные. Дедушка Нины, когда был еще молодым, только что женился, и поссорились они с женой, подрались. Он ушел из дому, пошел в соседнюю деревню на гульбу (посиделки). «Вот идет он ночью домой и видит: на него катится каток, так сам и катится. Он понял, что это ведьма. С ним была палка и веревка. Он избил этот каток, продел веревку в дырку для оси и принес домой. Принес и привязал к ножке стола. А столы у нас крепкие, один угол прибит. Вот привязал и спать пошел, а жена уж спала. Наутро встают они, приходят и видят: у стола лежит женщина, к столу привязана. Один конец веревки изо рта торчит, а другой из задницы».
«А вот еще, это уж на моих глазах было, – говорит Нина. – Рядом с нами жила Настя, ведьма была. И как 12 часов, так ей надо что-нибудь сделать. И сделала она в ржаном поле залом круглый[158]. Наутро пришли колхозницы жать. А поле здесь было маленькое, они и говорят ведьминой дочке: ты жни здесь, а мы на большое поле пойдем. Она ничего про залом-то не знала, сжала участок и вместе с заломом. И заболели у нее сразу руки, сгнило мясо до кости. Мать ничем помочь не может, она в Бога не верует, а в черта, ну а черт здесь помочь не может. Еле нашли такую бабушку, заговорила ей руки, и все прошло». У Ани бабка отца вылечила. «Ехали отец с матерью из Острова, переезжали мост; отец спрыгнул с телеги, упал и встать
Участники свадебного поезда.
Пучками скрученные и надломленные колосья.