Самый большой подонок. Геннадий Васильевич Ерофеев
звезд на башнях базы дёртиков. – Отдать бы тебя на полчасика нашему Большому Глисту…
Хотел я его отбрить позабористей, с виртуозным использованием ненормативной лексики в стиле Владимира Гиляровского, да вот по непонятной причине трусливо смолчал. Не так напугал меня Лапец Большим Глистом, как подрубил под корень топором по имени Определитель. Я вдруг вспомнил Вольдемара Хабловски. «Ну и напророчил мне Вольдемарушка-Дюбелёчек! Как в воду глядел!» – с удивлением мысленно отметил я, втайне надеясь проснуться и с облегчением удостовериться, что последние события были лишь тяжёлым ночным кошмаром.
– Ну и кто такой этот твой Определитель? – спросил я со смешанным чувством тревоги и брезгливого интереса. – Что он делает?
Лапец с неохотой отпустил моё ухо и глумливо усмехнулся.
– Что делает Определитель, говоришь? Определяет, естественно. То есть определяет всё на свете… Не забегай вперед, Лохмач! Тише едешь – на воре шапка горит, – непонятно добавил он, проедая меня из далёкого низа протухшими злобными глазками.
– И на ком горит шапка, Лапец? – на всякий случай поинтересовался я.
– На тебе, дурачок, на ком же ещё? Синим пламенем горит, полыхает так, что скоро станешь ты из лохматого лысым, лысее меня… Ну ладно, продолжим в другом месте, – оборвал себя карлик. – Освобождай садок, Лохмач невоспитанный! – Он ткнул ручищей в сторону скучавших в тамбуре карликов и человекоподобных охранников, таращившихся на меня, как в паноптикуме. – Глядишь, ещё какая-нибудь рыбка заплывёт, а ты место занимаешь! – ехидно подмигнул он, обнимая себя за плечи обеими руками и демонстрируя уму непостижимое двухвитковое автообъятие.
– Может, твоего собутыльника подсечём – вам вдвоём веселей скучать будет!
«Раздавлю падаль!» – подумал я, закипая от бессильной ярости, но вместо того чтобы дать Лапцу пинка под геморрой или припечатать каблук «свинокола» к его необутой ступне, покорно зашагал по направлению к выходу.
– Давай, давай! – хмуро подстегнул Лапец. – И не вздумай сколупнуть мушку или достать пистолет – себе дороже будет! – Он словно читал мои мысли. – Ты куда это? – взревел он. – Ну-ка на место!
– Мне надо надеть «свинокол», – пояснил я, направляясь к валявшемуся слева от дверцы спецботинку.
– «Свинокол», говоришь? – осклабился резиногубый карлик. – Имей в виду: единственная свинья здесь – это ты. Понял или нет? И мы тебя, борова лохматого, и подколем, и опалим, если что!
Не ответив, я напялил удобный «свинокол», и Лапец пропустил меня в тамбур. Он проследовал за мной, опустил дверцу, запер её сказочно огромным ключом и сунул его в карманчик размером впятеро меньше ключа, где ключ почему-то без труда поместился.
Карлики и человекоподобные охранники расступились, выстроившись вдоль стенок тамбура. Я ощутил на себе взгляды двух десятков хмурых, злобных и насторожённых глаз.
– Вот Лохмач! – кривляясь, представил меня Лапец притихшей своре. – Самомнение у него – уму непостижимое.