Сквозь кальку. В ожидании главной героини. Саша Чекалов
Изначальная мотивация пакостей (наказание «хамки») благополучно была забыта, но привычка уже успела сформироваться – теперь так просто не отучишься… и каждый день что-нибудь новенькое да ждало Лёсю за порогом. А то и непосредственно дома – как, например, в тот раз, когда вернулась она с работы, отперла, вошла, а по единственной комнате февральский ветер гуляет, и окно разбито, и на полу камень валяется, завёрнутый в фольгу, а под фольгой записка: с Днём святого Валентина, мол…
Кстати, вот да: уволившись по якобы собственному – на следующий же день устроилась в… ещё худшую клоаку, а что делать? – жильё-то оплачивать надо.
В «небольшом, но сплочённом», как было написано в объявлении о вакансии, коллективе нарисовалась немедленно подруга, Калерия, редкое имя – и вообще, судя по всему, странная семья, загадочная… Родители, просто «с мясом», с кровью сердца оторвав Калю от её милого класса, между прочим, выпускного (что-то стряслось такое… уж очень особенное), зачем-то переселились из столицы в «чудесный, уютный и романтический город Чайковского», благодаря чему Каля неизбежно полюбила композитора «всей душой» – ну, то есть как полюбила: «Нет, я не спорю, что он мальчиков предпочитал – это не кул, но мелодии-то в итоге у него были реально крутые, согласитесь!» – как-то так… Чистосердечная до дрожи, лапочка.
«И зачем только я снова в эту вашу Москву припёрлась? – всё то же, что у нас, те же улицы, те же рожи, и купить можно всё то же самое… Стоило усилия прилагать!» – однако нытьё нытьём, а назад не торопилась, что и понятно: вернёшься – ведь не поймёт же никто, заклюют добрые люди. (Ну да, именно: «Падающего – подтолкни», Ницше Фридрих Карлович.)
Что ж, везде одно и то же? Пожалуй. С небольшой только разницей. И в этой разнице умещается всё сущее, вся жизнь… Потому что там, где эта малость пускай даже совсем чу-уточку выбивается из привычной системы представлений о социальной норме, жить уже становится как-то кисло… Но порой случается, что вдруг не повезёт по-крупному; тогда ад.
А имя этой пустяковине, этому незначительному штришку – твои соседи.
Вот взять хоть Лёсю… Взять её за шиворот, когда стоит на станции метро, у края платформы, ждёт поезда, – и тряхнуть как следует. Чтоб описалась от страха, да. И так – сколько раз? Уже было два, сегодня третий… Это всё тот, «старшенький».
Мамаша Курага обожает говорить о сыновьях (была, говорят, и дочь, да померла во младенчестве) с умильно сюсюкающей интонацией, будто им по полтора-два года… Самому маленькому между тем уже девять. Выглядит он, правда, на семь: курит… Кажется, это именно он поджёг однажды Лёсин почтовый ящик – доказать невозможно, но Лёся почти уверена… Но Куракина-старшая не в претензии: «Правильно, правильно… Нечего… Нужно дать понять, что у нас давно сформировавшаяся и вполне самодостаточная община, что никто случайный нам тут не нужен, да? Во-от…» – не сомневайтесь, это не домыслы, Лёся слышала своими ушами,