В лесу было накурено. Валерий Зеленогорский
состояние не смущало ни ее, ни меня; оно мне даже нравилось. Женский оркестр завершил программу, и начался исход. Нинка поставила мне задачу идти в буфет, взять сладенькое детям и винца для мамы. В буфете я, он же лже-Гиви, стал решать эту проблему. Денег у меня было немного больше 1 рубля. Дюжину шампанского и фруктов брать не стал, ограничился клубничным пуншем и двумя шоколадками «Аленка». Такси не было, поэтому мы пошли пешком. Девушка с гипсом вела меня уверенно и все время спрашивала, почем гранаты в Евпатории. Я, естественно, не мог знать этого и намекал ей, что давно не был дома. Евпатория для нее была знакомым местом: видимо, в детстве она лечилась от полиомиелита, следы которого были заметны. Придя в дом королевы минета, как сообщила Нинка мне доверительно по дороге, она одарила деток шоколадками, и мы сели за стол. Быстро налили по стакану и сразу перешли к оргии. Последнее, что я увидел, – это кальсоны моего товарища, снятые Нинкой с него вместе с трусами и носками. Все, что делал этот мужчина целую неделю в командировке, было предложено невооруженному глазу исследователя. Вчерашнее дерьмо, поллюции среды, пятна от кильки с пятничного завтрака – чистый абстракционизм. Если эти кальсоны вывернуть наизнанку сегодня в галерее, можно получить грант от фонда Сороса или премию «Триумф» за концептуализм.
Очнувшись через час, я обнаружил, что Нинка одной рукой шарит по моим карманам в поисках легких денег. Увы, ни легких, ни тяжелых луидоров там не было. Когда, открыв мой паспорт, они выяснили, что я не Гиви, ярости их не было предела. Возглас «Жид пархатый!» поднял меня из постели, и под проклятия моих подружек я вылетел во двор. Ночь, зима, денег нет, оскорбленный по национальному и половому признаку, я стал крушить стекла на веранде. После этого происшествия я вынужден был поменять дислокацию и перейти в другой ресторан, так как в «Зарю» ходить мне было нельзя – Нинка порвала бы меня в клочья. В «Днепре» я встретил за обедом девушку, некрасивую, с яркими глазами и страшной притягательной силой. Мы с ней встречались несколько раз; она рассказывала мне про книжки, называла фамилии, которые я, выпускник советского вуза, не только не знал, но и выговорить не мог. Она была из Питера, жила в этом городе в административной ссылке за антисоветскую деятельность. Под присмотром дяди, который работал директором училища культуры, где она подрабатывала концертмейстером. Вечером с ней встречаться было нельзя, так как дома ей надо было быть в девять. Сегодня, когда я знаком с В.И. Новодворской, у меня есть подозрение, что это была она.
Вечера, когда не было денег, я коротал с рабоче-крестьянской девушкой в общежитии. У нее была отдельная комната; я же жил с местными дебилами, четыре человека в комнате, где царили вандализм и полная антисанитария. Она варила сардельки, гладила меня по всем местам и молчала как рыба. Срок практики истек, и я поехал по постоянному месту прописки. Вскоре выяснилось, что материалы для диплома я не собрал, и мне пришлось ехать обратно для пополнения данных моего исследования